— Жив! Любый ты мой, жив!
Петруха протяжно крякнул, а Олеся неистово целовала Лазуткино лицо, вся светясь от радости.
— Где ж пропадал, любый мой? Вижу, поранился. Садись борзей на лавку, надо перевязать тебя.
Скитник поведал:
— Силки ставил. Вспять пошел и сам в ловушку угодил. Бац — и в яме сохатого.
— Да куда ж тебя занесло? — ахнул Петруха. — Почитай, отсель верст пятнадцать. Ту ловушку я еще по весне сработал. Забыл тебя упредить: как увидишь посохшую ель с тремя зарубинами — обочь её западня. Кто ж мог подумать, что ты в такую даль пустишься. Легко еще отделался, о край бухнулся, а кабы осередь — поминай как звали.
Петруха осмотрел Лазуткину ногу и перекрестился:
— Слава Богу, острие кола лишь мякоть пронзило. В рубашке родился, детинушка… Заживет, у меня пользительная мазь имеется. Недельку похромаешь, а дальше хоть в пляс на свадебку.
Всю неделю Олеся неотлучно находилась подле Лазутки. Лучистые глаза её были сердобольны и… счастливы. Обовьет ночью горячей рукой за шею, спросит:
— Полегче ли тебе, любый?
— Полегче, Олеся. Спасибо тебе, родная… Добрая ты, ласковая… Вот такую бы мне в жены.
— Так возьми, любый!
— А не пожалеешь? Коль возьму, так на всю жизнь.
— Не пожалею. Буду верна тебе до конца.
Лазутка поцеловал Олесю страстным, пьянящим поцелуем.
Утром Скитник обратился к Бортнику:
— Слышь, Авдеич, а обряд венчания ты не забыл?
— Такое не забывается, — понимающе глянул на Лазутку Бортник.
— Так сделай милость, повенчай нас с Олесей.
— Повенчать бы можно, да токмо кое-каких вещей не достает для оного обряда.
— Ничего, обойдемся, Авдеич. Доставай свой подрясник и приступай.
— Не гони лошадей, детинушка. Дело-то сурьезное. Допрежь надо баньку истопить и очиститься, затем перед иконой встать и покаяться… Дело-то, сказваю, сурьезное.
* * *
У зимы брюхо хоть и велико, но не голодовали. Без мяса и хлеба не жили. Мясо добывали охотой мужчины, а хлеба выпекать давно уже научилась Олеся.
Бортник не нарадовался:
— Знатная у тебя жена, Лазутка. И караваи пышные и пироги с зайчатиной сами в рот просятся. Жаль, муки маловато, не чаял, что у меня будут еще два едока. Но как-нибудь протянем.
— Продержимся, Авдеич. Зверя в лесах довольно.
Еще в зазимье удалось завалить крупного сохатого, так что в мясе не нуждались. Были у Бортника и другие запасы: сушеные и соленые грибы, орехи и мед, моченая брусника… Одним словом, не бедствовали.
В дикой лесной глуши счастливо тянулись дни для Олеси и Лазутки. Скитник не мог наглядеться на свою лебедушку. Верна оказалась своему слову Олеся.
— Есть у меня тятенька и матушка, но с ними мне все равно бы не жить. Выдали бы меня за нелюбого человека, что страшней смерти. Отныне ты для меня самый близкий и самый родной человек. Навсегда запомни это, Лазутка. Отныне ты — государь мой, — убежденно и ласково молвила Олеся после первой брачной ночи.