Подстать Малею была и его жена Прасковья — подвижная, сухопарая, с прямой подбористой фигурой.
Накормив и напоив нежданных гостей, Малей и Прасковья, в ожидании рассказа, уселись на лавку. Слушали, кивали, допрежь с улыбкой, а затем с озабоченными лицами; под конец и вовсе расстроились.
— Вот оно как, — хмуро протянул Малей. — Выходит, без родительского благословения, церковного венчания, да еще беглые. Худо!
— Да уж, — скорбно покачала головой Прасковья. — Неладно всё как-то, не по-людски.
В избе застыла угнетающая тишина; слышно было даже, как стрекочет сверчок под печью.
Олеся съежилась, как подшибленный воробушек, на глазах её выступили слезы.
Затяжным было это тягостное молчание. Малей все свои годы жил по правде и старине, строго придерживаясь дедовских устоев. То, что сделал Лазутка — грех, а то, что Олеся — грех вдвойне. Дочери ослушаться отца и матери, сбежать из отчего дома — неслыханный позор для родителей. На старозаветной Руси такого не прощают.
— Надо покаяться, доченька — и домой, — сердобольно молвила Прасковья. — Тятенька с маменькой пожурят, пожурят да и простят. Все же — дите родное. Родительское сердце отходчиво.
Олеся подняла заплаканные глаза на Лазутку.
— Что делать-то будем, любый?
Лазутка положил обе ладони на плечи Олеси и долго, долго смотрел в её печальные глаза, а она — в его, такие влюбленные и родные.
— Сама решай, лебедушка… Что сердце твое подскажет, так и будет.
— Сердце? — грустно улыбнулась Олеся. — Сердце давно уже с тобой, любый мой. Как ни жаль мне тятеньку и маменьку, но я уже обет себе дала. Хоть на край света, но с тобой.
— Да как же так, доченька? Грех-то какой, — тяжко вздохнула Прасковья. — Домой все-таки надо. Домой!
— Погоди, мать, — вмешался, наконец, в разговор Малей. — Любовь-то, вишь, всякие устои рушит. Оставайтесь и живите с Богом.
— Да ить грешно, — не отступалась Прасковья.
— И первый человек греха не миновал, и последний не избудет. Каждый ведает: один Бог без греха… Живите, сказываю, и чтоб никаких попреков, Прасковья, а то ты меня ведаешь.
— Живите, — покорно кивнула Прасковья.
Чем старше становился князь Василько Константинович, тем все чаще он посещал богатейшую книжницу, коя, еще со времен Константина находилась в Григорьевском Затворе — каменном монастыре. В княжьем деревянном тереме много книг хранить опасно: пожар может приключиться в любой час, и сколь уже лютых пожаров было только на последнем веку Ростова Великого!
За крепкими же каменными стенами книгам надежней и покойней.
Вкупе с Васильком приходила в библиотеку и Мария, куда её влекло, чуть ли не каждый день. Василько не переставал удивляться: супруга одержима книгами, она, совсем еще молодая женщина, готова, как старая келейница, сидеть за древними рукописями день и ночь. Не знавал еще таких женщин на Руси князь Василько, не знавал и тем больше любил и ценил Марию.