— Куда мы идем? — спросил Оскар.
— Я живу в Коломне, — объяснила она. — Отсюда коротко.
— Ты живешь?..
— Ты sosalka, — сказала Оля, улыбаясь. — Тебе надо чай.
Открытие, что они идут к ней домой, было столь ошеломительным, столь чреватым последствиями, что Лунквисту понадобилась пара кварталов, чтобы полностью осознать этот факт. Холод, вернувшийся где-то в районе второго Петра, опять отступил. Он даже вспотел. Они пересекли скромный мост над черным каналом; вдали мелькнул букет золотых куполов — первый вид в этом городе, соответствующий представлениям Оскара о России.
— Смотри, — встрепенулась Оля, указывая на смутную глыбу памятника в сквере через дорогу. — Вон там. Ты должен знать, кто это.
Памятник изображал сидящего мужчину, если это был мужчина, с бородой или в жабо — с такого расстояния Оскар не мог разобрать.
— Римский-Корсаков, — объяснила она.
— Боже мой, — сказал Оскар, замедлив шаг и притворяясь, будто вглядывается. — Какая культура.
Сейчас или никогда. Оля тоже остановилась. И с неожиданным для себя жаром, под невидимым взглядом великого композитора, Оскар сорвал с себя очки и прижал свое лицо, все его промерзшие бугры, к ее лицу. Она ответила немедленно, целуя его губы, нос, щеки, веки; Оскар зашарил в поисках кармана, чтобы положить очки, не нашел и обнял ее как есть. Быстрые руки Ольги скользили по его заснеженным лацканам, по плиссировке жилета.
— Пошли, милый, — произнесла она чужим, заученным голосом. — Пойдем.
— Да, пойдем, — прошептал Оскар. — Пойдем.
— Amerikancy? — спросил надтреснутый мужской баритон из абсолютной тьмы, раскинувшейся между ними и Римским-Корсаковым. — Nu-nu.
Оскар и Оля разомкнули объятия. Он прищурился в сторону голоса и увидел черную кляксу на фоне другой черной кляксы. Надел очки. Клякса разделилась на три человеческие фигуры; милиция. Одичавшие петербургские менты.
Все в порядке, попытался успокоить себя Оскар. У них такая работа. Бояться нечего. И вообще, они с Олей всего лишь целовались. Он даже успел порадоваться этому «всего лишь»: поцелуй для Оскара еще никогда не был «всего лишь». Он был всем, что могло быть.
— Что вы делать? — спросил тот же голос, гораздо громче и на отвратительном английском. — Порно, да? Делать порно?
Хозяин голоса вышел на коврик зеленоватого света, проложенный по асфальту вывеской близлежащей аптеки. Милиционеру было лет тридцать пять. Его увесистые усы раскинулись параллельно козырьку его фуражки. Оскару пришло в голову, что это как раз он походил на полицейского из старого порнофильма. Но указывать на эту забавную деталь здесь и сейчас, наверное, все-таки не стоило.