— Берите, люди добрые, мясо на помин моей души…
Узнав об этом, пришел к нему на подворье Антон Заерко.
— Аль и впрямь ты рехнулся, Демид? Зачем бычка зарезал? — спросил он.
Заозерный глянул на него из-под густых бровей отрешенно:
— Хочу быть гол как сокол, как ты…
Заерко вскипел:
— Ты мне тут антиагитацию не разводи. Я спрашиваю: зачем бычка зарезал?
— А на помин души…
— Чьей души?
— Моей.
— Ты чого гутаришь? Ты ж живой? — растерянно проговорил Антон.
— То худоба моя только жива, а внутрях — все уже пусто, мертво.
— Да ты шо, сказывся? Шел бы лучше в колхоз, с людьми веселее, мужик ты работящий, такие нам сгодятся…
— Не, Антон. Колхоз мне не по нраву, привык я одиноким, одиноким и останусь…
Заерко снова рассердился:
— Врешь ты все. Боишься, шо имущество твое в наше ведение перейдет, оттого и лютуешь.
— Как бы жаль было имущество, стал бы скотину резать? — ответил Демид.
— А леший тебя разберет! — выругался председатель сельсовета и проговорил: — Ты тока смотри, не чуди мне больше!
Демид на это ничего не ответил, повернулся и пошел в хату.
А в воскресенье видели его на рассвете, как он выходил из Красного яра, а в руках — веревка. Сказали об этом председателю сельсовета, и тот приступил к Демиду с расспросами:
— Ты чо делал-то в Красном яру?
— То моя справа, — нехотя ответил Демид. Был он в тот раз просветленный и дерзкий, как и раньше.
— Ох, Демид, ненадежный ты человек…
А Демид будто и не слышал этих слов.
Что с таким было делать? Встревоженный, под вечер поехал Антон в район — советоваться.
Демид в ту ночь тоже не спал. Он сидел на полу и перебирал уже потертые, исписанные мелким почерком листки бумаги. Для чего? Он и сам не знал. Все, что было написано в них, помнил на память. Он нашел эти письма несколько месяцев назад под стрехой, когда собрался подремонтировать дом. Стал читать — и обожгло его внутренним огнем.
Из писем явствовало, что Лариса не его дочь, а Григория, того чахоточного ссыльного, — проклятье всей его жизни. Из-за него-то он и покинул в свое время родной край — Вологодщину, приехал сюда, в Приазовье, за тридевять земель, чтобы уберечь жену, да, оказывается, поздно.
Скучал Демид на новом месте, непривычна была ему степь, безлесая, голая. Снились ему по ночам сосновый пахучий лес, прозрачные, как стекло, озера, твердые, как дерево, грибки, дымчатая голубика — все то, чем богаты были места, где родился. Лишился всего этого он, а ради чего? Уже чужой плод Ольга носила в своем чреве, а он-то обрадовался — понесла жена, теперь остепенится, прошлое забудется, дитя свяжет их навечно.