.
— Он, кажется, австриец по происхождению, а его настоящая фамилия — Шикльгрубер? — как-то спросил Пантелей Афанасьевич у Тополькова.
— Да, он родился в Браунау, неподалеку от германской границы. Гитлер — это видоизмененная фамилия его деда — Георга Гидлера. Отец Гитлера Алоиз Шикльгрубер был внебрачным сыном Георга Гидлера, он взял себе фамилию Гитлер, потом ее получил сын — Адольф.
— А кем был Георг Гидлер?
— Он был бродягой. Гитлер тоже какое-то время бродяжничал, ютился в ночлежках для бездомных. Начало войны застало его в Мюнхене, и он вступил в баварскую армию.
— Это я знаю, — сказал Пантелей Афанасьевич.
— В начале двадцатых годов Гитлер был комичной и малозаметной фигурой на политической арене. А теперь корреспонденты крупнейших буржуазных газет стремятся взять у него интервью, дипломатические представители внимательно следят за каждым шагом национал-социалистской партии. Его поддерживают промышленные магнаты, — добавил Топольков и предложил: — Кстати, завтра Гитлер будет выступать в помещении драматического театра. Хотите послушать?
На другой день вечером они пошли в драматический театр. Неподалеку от входа в тени деревьев группами стояли штурмовики в коричневых рубашках с повязками на рукавах. Двое, как часовые, расхаживали у дверей, цепко оглядывая прибывающих. Топольков обратился к одному из штурмовиков, попросил огонька. Предложил сигарету. Штурмовик охотно закурил, доверительно сообщил, что они здесь для того, чтобы не допустить безобразий, не пускать в зал пьяных хулиганов.
Путивцев и Топольков вошли в здание. Вечер стоял жаркий, и в помещении было душно.
Путивцев и Топольков протиснулись поближе к сцене и рассматривали публику. Судя по внешнему виду — рубашки с накрахмаленными воротничками, бабочки, котелки, — среди собравшихся было много лавочников, мелких буржуа. Кое-кто пришел в военной форме с Железными крестами на груди. Но значительной была и прослойка рабочих. Они держались кучками — с судостроительного завода вместе, с «Мариене» — тоже группой.
Наконец на пустую сцену, задрапированную красной материей с огромной свастикой посередине, вышел Гитлер. Он был похож на провинциального учителя — в мешковатом, помятом костюме, с бледным, невыразительным лицом. Гитлер остановился у трибуны, актерским жестом отбросил клок редких волос, нависших над выпуклым лбом.
Начал он тихим, гортанным голосом. В зале кто-то зашикал, и гомон вскоре стих. Гитлер, казалось, говорил сам с собой, вслух предавался воспоминаниям. Картины тяжелых фронтовых будней возникли перед собравшимися. Кровь и пот войны! Страдания немецкого народа! Жертвы, принесенные на алтарь отечества! Но все было напрасно. Голос оратора теперь окреп, в нем клокотало негодование.