Сначала гитлеровцы хотели устроить публичную казнь руководителей таганрогского подполья. Но в последний момент капитан Бранд из тайной полевой полиции передумал. Не следовало будоражить общественное мнение города, оно и без того накалено. Во что это выльется?
Подпольщиков решили казнить тайно. Казнили их 6 июля.
О казни узнали на Касперовке через день. Старого рыбака Кузьму Ивановича Турубарова, сын и дочери которого были подпольщиками, немцы не расстреляли, выпустили. От него и узнали о расправе б июля.
Мучительны, непереносимы были последние дни перед освобождением города.
Казалось, уже не хватит сил вытерпеть, выдержать, дождаться. Но вот этот день настал.
29 августа со стороны Самбека загремела ожесточенная канонада. Над городом то и дело появлялись советские самолеты — они бомбили порт, железнодорожную станцию. По улицам шли отступающие немецкие части.
Гитлеровцы стали взрывать промышленные предприятия, электростанцию, железнодорожное депо, склады.
Валя Дудка вышла из своего погреба, когда немцы еще не покинули город. Не усидела, прибежала домой, к матери.
Всю ночь они не спали. Не спала вся Касперовка, весь город.
В порту что-то горело: зарево стояло вполнеба. Отсветы пожаров багровели и над «блочком».
В центральной части города слышался шум отъезжающих машин. К рассвету все стало затихать. Тускнел багрянец в небе над пожарищами.
Затишье было недолгим.
Утром части Красной Армии двумя потоками, по Социалистической и Орджоникидзевской, вливались в город.
Какая-то предприимчивая тетка у Степка торговала цветами. Немецкие оккупационные марки она уже не брала — они стали теперь бумажками. Брала только советские деньги.
Ксеня купила букетик и вместе с Нюрой и племянницами Валей и Нарой побежала на Социалистическую. Там уже было полно людей. Женщины плакали, бросали цветы под ноги освободителям.
Красноармейцы были в пропотевших, выгоревших, белых от соли гимнастерках, с загорелыми лицами. У многих — автоматы. Грузовики тащили орудия. Танки ползли с открытыми люками. Громыхали повозки. Откуда-то даже взялись верблюды, навьюченные воинским скарбом. Верблюды важно, с гордым видом вышагивали по улице.
— По Старопочтовой тоже идут! — крикнул кто-то, назвав Орджоникидзевскую улицу по-старому.
Побежали туда.
Здесь тоже шли войска: и танки, и орудия, и повозки. Какая-то девушка, русоволосая, в легком платьице, выскочила на дорогу, развернула красное полотнище без древка — школьное знамя, которое она хранила два года.
На другой день многие таганрожцы потянулись к Петрушиной балке, к месту, где были казнены их родные, близкие. Шли целыми семьями, шли поодиночке. С цветами, венками. Пошла и Валя Дудка. На Петрушиной лежали и Юра Пазон, и Толик Гребешков — «хромой Толик». При оккупантах он открыл в центре города фотоателье. Фотографировались у него в основном немцы.