Слушали танкисты с искренним интересом: не ожидали подобной откровенности. Да и на самом деле любопытно было – на фронт-то они только перед самым контрударом попали, а после сразу в госпитале оказались. Настал момент, когда Виктор почувствовал, что лед недоверия начал таять. Попросил рассказать – вроде как в ответку, – как воевали, что особенно запомнилось и запало в память, как оценивают наши танки в бою против фашистских: вполне нормальная просьба на войне.
Танкисты понемногу расслабились и отвечали все более охотно, хоть тоже старались избегать подробностей – по совсем иной причине, чем Зыкин, понятное дело. Относительно того, стал ли Сенин воевать лучше или необычней, Витька ничего нового не узнал: бойцам просто не с чем было сравнивать. Да, стрелок-радист и заряжающий воевали вместе с комбригом в одной бригаде легких танков на Хасане и Халхин-Голе, но не в одном экипаже. А мехвод и вовсе на Финской воевал. Так что познакомились гораздо позже, весной сорок первого, когда Сенин перевелся в 52-ю ТД и получил под командование полк.
Зато в разговоре он заметил несколько знакомых по общению со Степанычем словечек, совершенно не свойственных этому времени, услышать которые они могли только от капитана Кобрина – но никак не от подполковника Сенина. В душе Витька откровенно ликовал: получилось! Все, вот теперь уж точно никаких сомнений не остается – подобных совпадений просто не бывает! И если рассказ Григория Михайловича еще можно толковать двояко: мало ли, отчего комбриг вдруг изменил свой же план и стал воевать «как-то иначе»? Война – она ведь многое меняет, как бы не все. Да и японские самураи на своих легкобронированных танкетках – вовсе не гитлеровские панцерманы на куда более мощных и опасных бронемашинах. Но вот эти самые словечки, начиная от «фрицев» и заканчивая всякими «проехали», «обломами», «погнали» да «карта легла»…
Тепло распрощавшись с экипажем комбрига (а заодно предупредив, что, хоть никаких подписок с них брать не станет, содержание разговора должно остаться исключительно между ними), Виктор с чистой совестью двинулся к связистам. Все, что мог, он выяснил, теперь пусть Лаврентий Павлович решает, чем ему дальше заняться. Скорее всего, его ждет приказ возвращаться в столицу – какой смысл и дальше тут торчать? Только лишнее внимание к себе привлекать.
Пока шел, вполуха слушая рассказ неугомонного сержанта о том, как они неделю назад ловили немецкого диверсанта, единственного уцелевшего из перебитой бойцами отдельной стрелковой роты разведгруппы, успел прикинуть, что именно станет докладывать: радиосвязь – не прямая телефонная линия, особенно не поболтаешь. Потому сообщение должно быть одновременно и коротким, и достаточно информативным, чтобы у товарища наркомвнудела никаких вопросов не возникло. К тому моменту, как Колосов дошел до «и тут он, гадина такая, все ж не выдержал, да как побежит, а мы ему по ногам…», рапорт в его голове полностью созрел.