— Прискучило мне отец, без дела околачиваться. На службу пойду.
— К Вору?!
— Ага. Царь доброе жалованье сулит.
— Царь?! Не смей Гришку Отрепьева царем называть! Не смей, Федька!
— Да ведаю я, отец, что он беглый инок, но во дворце мне будет веселей.
— Веселья захотел, сукин сын! Расстригу потешать!
Кипарисовый посох Ивана Никитича прошелся по спине Федора.
— Да ты что, батя?
— И думать не смей. Прочь с глаз моих!
Иван Никитич опять было взмахнул посохом, но Федор высочил из покоев, подальше от греха, ведая, что под горячую руку отца лучше не попадать.
В саду его ждал Василий. По насупленному лицу Федора Пожарский понял, что уговорить Ивана Никитича не удалось.
— Я ж тебе сказывал, Василий, что проку не будет. Посохом меня огрел.
Пожарский огорчился: Федор был его последней надеждой, ниточкой, ведущей к царевне Ксении.
В июльском задумчивом саду было тихо, но на душе Василия поднималась буря. Ему вдруг вспомнился корабль «Святой Георгий», который, угодив в жуткий шторм, едва не погиб в морской пучине. Вот и сейчас все может закончиться прахом. Без верного человека во дворце он может окончательно потерять Ксению, что равносильно и его погибели.
— А может, Жаку Маржарету с отцом потолковать?
— С ума сошел. Отец терпеть не может иноземцев. Князь Рубец Масальский все стены голландскими кожами обил, так отец назвал его обалдуем. Зачем-де он чистый сосновый дух кожами забил? Изба должна дышать. Ничего иноземного не любит.
Федор чем-то походил на Василия: такой же рослый, русоголовый, в плечах широк, по слегка продолговатому лицу курчавилась молодая борода. А вот натурой стольники разнились, ибо Федор был более сдержан в поступках, не был таким задорным и порывистым, всегда казался степенным и рассудливым.
— Давай помозгуем, Василий… Может, тебе самому с отцом поговорить?
— Да ты что, Федор? Раскрыть тайну? Нет и нет! — решительно возразил Пожарский.
— Отец с уважением относится к царевне Ксении и он бы…
— Перестань, Федор! Другой путь поищем.
Но как друзья не думали, как не прикидывали, но так ни к чему разумному прийти не смогли.
— А что твой дьяк Афанасий Власьев? — неожиданно вспомнил всесильного начальника Посольского приказа Федор. — Отец его ранее зело чтил.
— Ранее… А ныне он на службе у Отрепьева.
— У Расстриги выхода не было. Вся Москва ведает, что лучшего посольского дьяка ему не сыскать.
Власьев и в самом деле не просился на государеву службу. Полагал, что останется не у дел, но вдруг его позвали к «царю», который дружелюбно молвил:
— Рад тебя видеть, Афанасий Иванович. Я и Боярская дума вновь намерены видеть тебя в челе Посольского приказа. Никто лучше тебя не ведает дела иноземные. А дел предстоит немало. Надумал я российские пределы приумножить, а дабы сие свершить, тебе, Афанасий Иванович, надлежит зело во славу России потрудится.