Разве забыть ей ныне Серебрянку? Не забыть… Не забыть и того недолгого, но жаркого прикосновения княжича Василия, спасшего ее от неведомого зверя. Какой же храбрый и пригожий этот сероглазый княжич, с шапкой пышных кудреватых волос. Так и стоит в очах.
Отчего-то яркий румянец заливал щеки Ксении, когда она вспоминала княжича.
«Увидеть бы его», — как-то мелькнула в ее голове неожиданная мыль, и от этой нечаянной, непозволительной мысли она вовсе смутилась, да так, что ее внезапное смущение тотчас заметила Мария Федоровна.
— Что с тобой, государыня царевна?
— Со мной?.. Со мной все хорошо, матушка боярыня… От печей жарко.
«От печей ли? — усомнилась Мария Федоровна. — Никак, о свейском принце задумалась. Господи, неужели Ксения, это небесное создание, выпорхнет из царских теремов? Каково-то будет ей в чужедальней сторонушке?
Жаль было расставаться верховой боярыне со своей воспитанницей. Привыкла за три года.
Афанасий Иванович Власьев, пользовавшийся огромным доверием царя, прибыл на Москву за две недели до приезда свейского принца. Рассказывая о тайном поручении царя, он обстоятельно доложил все подробности:
— Принц Густав, сын Эрика Четвертого, тридцати двух лет отроду. Младенцу было семь месяцев, когда отец его был свергнут с трона и заключен в тюрьму. Сначала король Иоанн Третий не опасался малолетнего племянника, но когда в Швеции стали подниматься голоса за освобождение Эрика, король дал одному царедворцу приказание утопить ребенка. Замысел не удался; ребенок был отправлен в Польшу, где его воспитанием занялись иезуиты; он принял католицизм. Густав жил в большой нужде, лишь изредка получая помощь от своей матери. Он сделал большие успехи в науках, прекрасно владея итальянским, французским, немецким, польским, русским и латинским языками, стал знатоком медицины и алхимии и заслужил название «второго Феофраста Парацельса».
Когда Сигизмунд Третий короновался в Кракове, Густав в одежде нищего присутствовал на торжестве. Здесь он открылся своей сестре Сигриде, бывшей в свите Сигизмунда, получил от нее помощь деньгами и уехал в Германию, обосновавшись в Торне. Сей принц вполне здоров, и разумом не обижен, но водятся за ним и грешки, великий государь.
— Говори, Афанасий.
— Любит покутить, замечен в любовных связях.
Но Борис Федорович не придал сему обстоятельству особого значения.
— В западных странах на любовные шашни смотрят сквозь пальцы. Главное, чтоб голова была на плечах.
— Разумом не обижен, — повторил Афанасий Иванович. — Корона короля Ливонии ему теперь, никак, во сне грезится, хотя бы и под рукой государя Московского.