| If anything came after this life, it wouldn't be what he wanted; not Robin Hill, and flowers and birds and pretty faces - too few, even now, of those about him! | Если что и будет после смерти, так не то, что ему нужно, - не Робин-Хилл с птицами и цветами и красивыми лицами - их-то и теперь он видит слишком мало. |
| With the years his dislike of humbug had increased; the orthodoxy he had worn in the 'sixties, as he had worn side-whiskers out of sheer exuberance, had long dropped off, leaving him reverent before three things alone - beauty, upright conduct, and the sense of property; and the greatest of these now was beauty. | С годами его отвращение ко всякой фальши возросло; нетерпимость, которую он культивировал в шестидесятых годах, как культивировал баки, просто от избытка сил, давно исчезла, и теперь он преклонялся только перед тремя вещами: красотой, честностью и чувством собственности; и первое место занимала красота. |
| He had always had wide interests, and, indeed could still read The Times, but he was liable at any moment to put it down if he heard a blackbird sing. | Он всегда многим интересовался и даже до сих пор почитывал "Таймс", но был способен в любую минуту отложить газету, заслышав пение дрозда. |
| Upright conduct, property - somehow, they were tiring; the blackbirds and the sunsets never tired him, only gave him an uneasy feeling that he could not get enough of them. | Честность, собственность - утомительно это все-таки; дрозды и закаты никогда его не утомляли, только вызывали в нем неспокойное чувство, что ему все мало. |
| Staring into the stilly radiance of the early evening and at the little gold and white flowers on the lawn, a thought came to him: This weather was like the music of 'Orfeo,' which he had recently heard at Covent Garden. | Устремив взгляд на тихое сияние раннего вечера и на маленькие золотые и белые цветы газона, он подумал: эта погода как музыка "Орфея"[2], которого он недавно слышал в театре "Ковент-Гарден". |
| A beautiful opera, not like Meyerbeer, nor even quite Mozart, but, in its way, perhaps even more lovely; something classical and of the Golden Age about it, chaste and mellow, and the Ravogli 'almost worthy of the old days'- highest praise he could bestow. |