- Дима, кто она?
Он непонимающе нахмурился.
- Кто?
- Та женщина в ресторане.
Его брови практически сошлись на переносице. После чего Харламов пренебрежительно фыркнул.
- Маня, ты сдурела?
- Да, - выдохнула она, разозлившись. – Наверное, я сдурела!
Она со ступенек сбежала и твёрдым шагом зашагала по стоянке. Куда-то. В сторону проспекта.
- И куда ты направилась? – громко поинтересовался он. Уровень насмешки в его голосе превысил все допустимые пределы.
- Домой!
- Пешком?
- Я такси возьму!
- Маш, твоя сумка у меня в машине.
Пришлось остановиться. А ещё очень захотелось выругаться, с трудом подавила в себе это желание. Подождала, слышала неторопливые шаги за своей спиной. Харламов подошёл, обнял её сзади. Прижался щекой к её волосам и вздохнул.
- Поедем, а? Что мы с тобой как подростки отношения на стоянке выясняем.
- Предлагаешь в суде?
Он сдул прядь волос с её уха. Улыбнулся.
- Там я выиграю.
- Когда-нибудь выиграю я, - негромко проговорила Маша.
Дима заинтересованно хмыкнул.
- Хочешь сказать, что замышляешь коварный побег? Иначе как мы окажемся по разные стороны баррикад?
- Если ты станешь так себя вести и дальше, то я об этом задумаюсь.
- А как я себя веду?
Этот вопрос Маша решила оставить без ответа, по крайней мере, до поры, до времени.
Они дошли до его машины, Маша старательно делала вид, что не замечает нарочитой обходительности Харламова. Как тот открыл для неё дверь автомобиля, подал руку, и даже его пытливый, насмешливый взгляд игнорировала.
По дороге некоторое время молчали. Вроде бы острый момент был пройден, Маша не настаивала на том, чтобы Харламов отвёз её домой, но продолжала молчать. Не из обиды, нет, и не потому, что проверяла его выдержку. Но вдруг осознала, что в ресторане произошла абсолютно зеркальная ситуация, причём с разницей в несколько минут. Сначала Диме не понравилось её нежелание открываться не случившемуся свёкру, а потом она приревновала к какой-то красавице бальзаковского возраста. А ведь она приревновала.
Маша кинула на Дмитрия Александровича осторожный взгляд. Он смотрел на дорогу, тоже раздумывал о чём-то, при этом едва заметно хмурясь, и её внимания к его персоне не замечал. А Маша посмотрела, ощутила в душе неясную тяжесть и поспешила отвернуться к окну. И что со всем этим делать?
Странно, но когда дело касалось Дмитрия Харламова, это всегда настраивало её на лирический лад. Со Стасом такого не было. Маша была уверена, весь последний год, что она Стаса любит, и это обязательно навсегда, по крайней мере, на долгие-долгие годы. И от осознания этого на душе было легко и спокойно, хотелось улыбаться и всем рассказывать о том, что она счастлива, что у неё всё хорошо. С Димкой всё было куда труднее и запутаннее. И порой, вот как сейчас, при одном взгляде на него, ей хотелось разреветься. Не от обиды, не от предчувствия беды или бесплотных попыток понять их отношения. А просто… разреветься. По-женски, как в романах девятнадцатого века описывали. «Героиня была переполнена эмоциями и упала без чувств». И что такое «переполниться эмоциями» Маша уже понимала. Она не готова была говорить о любви, даже признаться в этом себе самой, в её сознании не созревали клятвы, а в душе не было ожиданий, она совершенно не собиралась по Харламову страдать. Потому что понимала насколько это глупо, смешно и ему, наверняка, не нужно. Но когда он был рядом, вот так близко, и даже если не обращал на неё внимания, молчал или думал о работе, Машу душили непонятные чувства, и в такие моменты ей больше всего на свете хотелось уткнуться носом в Димкино плечо, и посидеть так. Минуту, две, десять… А если бы он этого не заметил, было бы превосходно. Каждый остался бы при своём.