Она ненавидела меня за то, что я оставалась в безопасности, оставалась любима. Моя матушка не заставляла меня залезать на слишком высокие деревья, не заставляла ходить по три часа туда и обратно в соседнюю деревню в горячую и душную пекарню, чтобы научиться готовить для лорда. Моя матушка не отворачивалась от меня, когда я плакала, и не увещевала, что мне следует быть храброй, не расчесывала мои волосы по три сотни раз на ночь, чтобы я оставалась красивой, словно хотела, чтобы меня забрали. Словно хотела, чтобы дочь уехала в город и стала богатой, чтобы потом присылать деньги братьям и сестрам, которых оставили чтобы любить. О, я даже и не представляла, как сильна была эта тайная горечь, неприятная, как пропавшее молоко.
И еще, еще она ненавидела меня за то, что меня все же выбрали, а ее нет — после всего ею пережитого. Я видела, как после она сидела на празднике в стороне от всех, как все перешептывались. Она никогда не представляла, что окажется в таком положении — пария в собственной деревне, в ставшем неприветливым родном доме. Она была настроена заплатить цену и быть храброй, но теперь ее храбрость была ни к чему, впереди не было будущего. Деревенские парни постарше поглядывали на нее, улыбаясь, со странной уверенностью в себе. С полдюжины из них — те, с кем она за всю жизнь не перемолвилась и словом или до того поглядывавших издали, словно не смея прикоснуться — довольно нахально заговорили с ней, словно ей ничего больше не осталось, как ждать здесь и снова быть выбранной кем-то еще. А потом я вернулась в шелковом платье и бархате, с украшенной драгоценной сеткой прической, и владея волшебной силой, которой я верчу как мне вздумается. И ее мысль была: «Это я должна была быть на ее месте», — словно я украла что-то, что было ее по праву.
Это было невыносимо, и я видела, что ей это так же неприятно, но каким-то образом мы обе справились. «Кася!», — звала я, срывающимся от рыданий голосом, и старалась поддерживать для нее постоянный яркий свет. Я увидела, как она остановилась в нерешительности, и потом пошла мне навстречу с вытянутыми руками, спотыкаясь на ходу. Чаща цеплялась за нее, ветки хлестали, и лианы обвивались вокруг ног, но я ничего не могла поделать. Я могла лишь стоять и держать для нее огонь, пока она шла, падая и поднимаясь, и снова падая, с растущим выражением ужаса на лице.
«Кася!» — плакала я. Теперь она почти ползла, сжав зубы от упорства, но все же приближалась, оставляя позади кровавый след на опавшей листве и на поверхности темного мха. Она хваталась за корни и подтягивала себя вперед, даже когда ветви тащили ее назад, и все равно была слишком далеко.