Узоры — это он понял. То, чем он был недавно или давно, или еще будет — всё вертится вокруг одного, одной силы (он воображал ее железным колом, глубоко вбитым в почву, с прочным кольцом наверху). Что он делает, что планирует сделать, привязано к кольцу и ни один смертный не порвет узлы. Иногда веревка кажется длинной и провисшей, готовой отвязаться и позволить ему бежать долго и далеко, но никогда так далеко, как мечтается или воображается. Да, его тащит влево или вправо, он бежит, но описывая круг. Кол стоит на поляне, земля вокруг изрыта, трава вытоптана, следы ног — круг за кругом.
Он убивал и будет убивать снова. Он оказался выброшенным из общества, отделенным, его презирают, унижают, над ним насмехаются. Любое обещание братства оказывается иллюзией. Нет женщин достаточно сильных, чтобы перерезать веревку или расшатать кол. Нет, он затягивает их в петли, запутывает, берет что может, но никогда не находит, что желал… «нет, нет, не туда. Наши тела сплетаются в должной близости, но правда жестока. То, чего я жажду… чего жаждал… Оно намного нежнее.
Но мне не дарован этот язык. Я выражаю разочарование брутальным насилием, пустым торжеством силы. Могу так взять тысячу женщин, сдавить в объятиях, трава вытоптана и пыль жжет глаза, и не найти того, что ищу.
Узоры. Круг за кругом я иду, прибитый к месту, делая то, что делал прежде. Снова и снова».
Он ждал очередного отпадения, первого грубого замечания, рождения острых как стрелы слов. Неужели не достаточно того, что он не из леса? Охотники лишь терпят его, потому что так велел Глиф. Скоро ли презрение разъест тонкий слой вежливости?
Лучше бы Глиф послал ему стрелу в грудь, острие железное, каменное или костяное — кружащийся полет, длина древка идеально отмерена, дерево элегантно соответствует тетиве лука.
В лагере собралось около трех десятков отрицателей. Если им есть что рассказать, рассказы шепчутся неслышимо для Нарада, рты шевелятся за масками, а тем временем спокойные, доводящие до безумия приготовления идут и идут. Круг за кругом за…
Глиф присел рядом с ним. — Нарекаю тебя Дозорным. На нашем старом языке ты Йедан.
Нарад хмыкнул: — Только этим и занят.
— Нет. На время ночи, когда ты пробудишься. Встанешь и пройдешься по лагерю. Время ночи, когда собирается то, что тебе досаждает. Нервы трепещут. Тобой овладело беспокойство, которому нет имени — но ты можешь нарядить его в самые глубинные страхи. Ты просыпаешься и стоишь, когда остальные пытаются заснуть и снова потерять себя. Это ужасная стража, одинокое бдение. Бдение того, кто остался один.