У меня взрослая дочь, которая работает под боком и с которой мы до сих пор прекрасно ладили. И, собственно, что? Мы живем… Хорошо ли, плохо ли, но эту нашу жизнь я, видите ли, особым образом ощущаю. Есть такая категория людей, которые за каждой мелочью, простым сидением на стуле или разговором в лифте умудряются разглядеть жизнь вообще, так сказать, родовое понятие оной. К этим несчастным принадлежу и я. Меня вечно мучит вопрос, наверное, праздный, а живу ли я в настоящем смысле, когда совершаю круг ежедневных привычных дел, просыпаясь утром, раздвигая тяжелые портьеры, глядя на старинный термометр, висящий у нас за окном, и так далее по заведенному кругу. Мне кажется, что жизнь — это отнюдь не все, чем мы заняты, она, как весенняя погода, начинается лишь с некоего деления на термометре. И я всякий миг в предчувствии, в нетерпеливой горячке: вот она начнется, уже скоро, сейчас! Поэтому некоторым будничным вещам я придаю ни для кого не понятную неуклюжую торжественность, словно гоголевский Поприщин, мнящий себя испанским королем. Многих это смешит, но я неисправим, хотя, может быть, они правы и все идет обычным своим чередом.
II
В середине марта мне неожиданно позвонил коллега со смежного факультета, рассказавший о том, что у них умер бездетный старичок преподаватель и после него осталась большая библиотека. По слухам, он будто бы завещал ее университету, но засвидетельствовано это нигде толком не было, и его экономка открыла торги. У факультета на книги не оказалось средств, и вот библиотека, труд целой жизни, распадалась, рассеивалась. Слыша о таких вещах, я всегда горько сетую и вздыхаю, словно и мне уготована участь когда-нибудь распасться и рассеяться вместе с любимыми книгами. Но сделать ничего не могу — вырвать у университетских финансистов незапланированные средства не под силу и более высокому начальству. Поэтому мы с коллегой отправились на квартиру к преподавателю, чтобы купить несколько книг для себя. Пусть лучше мы, чем случайные люди.
Нас встретила та самая экономка, о которой рассказывал коллега, но я не увидел в ней ничего злодейского. Перед нами стояла пожилая опрятная женщина с высоким бюстом и толстой косой, в которую была вплетена черная лента, обозначавшая траур. Узнав, что мы из университета, она ничуть не смутилась и провела нас в профессорский кабинет. Там уже толпились покупатели. На библиотечной стремянке сидел военный, листавший греческих классиков, мальчишки-школьники искали научную фантастику, и какая-то дама спрашивала Дюма. Было странно видеть этих людей здесь, среди привыкших к тишине стен, кресел с обтертыми подлокотниками, над которыми словно еще витала прозрачная тень хозяина, и, взглянув на настольный календарь, я прочел запись: «В среду Митя… Поговорить». Как раз и была среда, но вот не поговорили…