— Я тоже был здесь вроде прислуги. Натирал полы. Устроиться нигде не мог, а жить надо было. Вот и пришлось… Между прочим, электрополотером я никогда не пользовался, но паркет блестел не хуже зеркала. Тут весь секрет в том, как растирать мастику. Искусство, знаете ли…
Кажется, впервые Панкратов заговорил с увлечением, и я не прерывал его, хотя за восторженным гимном натирке полов явно скрывалась издевка. Я представил этого крепыша обнаженным по пояс, босого, с закатанными штанинами, и в воображении возникло известное полотно «Полотер».
— …А в перерывах между натирками мы беседовали с хозяином дома. Старик любил меня, хотя мы с ним часто спорили.
— А наука? — воскликнул я.
Панкратов вздохнул, как бы давая понять, что сия матрона не была к нему благосклонна, и я почувствовал в нем затаенную обиду.
Мы вышли на улицу и, простившись с коллегой, свернули в сквер, нашли скамеечку. У этого красноволосого крепыша были причины обижаться на университет. Его не взяли в аспирантуру, хотя он подавал надежды, был на редкость усидчив и работоспособен как вол. Но его угораздило поссориться со старым деканом (упрямый крепыш отказался вставить в диплом нужную цитату), и Панкратов исчез из нашего города, исколесил Север, Кавказ, Прибалтику, плавал на сейнере по дальним морям, реставрировал Соловецкий монастырь, словом, был и швец и жнец.
Теперь же он здесь, и я подумал: а почему бы не пригласить его на кафедру?
— Хотите снова в университет?
— Полотером? — спросил он, и мы оба невольно рассмеялись.
III
«Увяну холостяком? Прекрасно! Но ты-то у меня есть!» — «Смотри, папка, надоест мне твой характер». — «Замуж сбежишь?» — «Сбежала бы. Не зовут». — «Ах, я бы на месте молодых людей…» — «Для молодых, папка, я уже стара». — «Перестань, пожалуйста. Просто ты кажешься мужчинам слишком умной. Когда в следующий раз будешь знакомиться, выдавай себя за маникюршу». Так мы обычно разговариваем с дочерью. Разумеется, мы лишь для виду стараемся друг друга сбагрить, всячески доказывая, что одиночество не тяготило бы нас. Конечно, тяготило бы, и в четыре часа зажигать свет страшно для нас обоих. Кроме того, я по-тютчевски суеверно люблю свою дочь. Моя семейная жизнь сложилась не слишком удачно: лучше первой жены мне все равно никого не найти, и не дай бог, чтобы снова повторилось то, что было у меня со второй… Поэтому Аля — моя единственная радость. Свет в окошке, как сказала бы нянечка у нас в университете.
Алевтина тоже по-своему любит меня, хотя эта любовь — от отчаянья: моей дочери уже за тридцать, и она давно потеряла надежду выйти замуж. Ей не повезло с внешностью (крутолобая, с выпуклыми надбровьями и упрямым подбородком), да и характер у нее довольно крут. На кафедре она никому не дает спуску — только держись. Разве что дома мелькает в ней милая простоватость, когда она носится по квартире с котенком или под магнитофон поливает цветы. С незнакомыми же Алевтина резка, цинична, как все легкоранимые люди, страдающие от сознания того, что они в чем-то уступают другим. Впрочем, неудачи с замужеством не помешали моей дочери защититься и стать