Восторженно любя Володю, Анна Николаевна хотела, чтобы и сын отвечал ей такой же любовью, и поэтому не допускала в отношениях с ним ничего слепого, не проверенного разумом и расчетом.
Замечая перемены в Володе, Анна Николаевна чувствовала, что ее авторитету предстоят серьезные испытания. В нем пробудилась непонятная для нее тяга к отвлеченным материям — слишком уж отвлеченным от реальной жизни, и Анну Николаевну пугали его рассуждения на библейские темы, постоянные ссылки на Аввакума и Нила Сорского. Она успокаивала себя тем, что ее сын, с детства такой увлекающийся и даже азартный, заблудился в дебрях исторической науки, ведь и у Ключевского и у Соловьева встречается немало подобных рассуждений, но затем убаюкивающая мысль о науке сменилась внезапным сомнением: а не религия ли это? Впервые за столько лет, потраченных на воспитание сына, Анна Николаевна растерялась. Она знала, как вести себя в сложнейших ситуациях, и сумела бы принять меры, если бы Володя (разумеется, Анна Николаевна представляла себе это с трудом) попал под влияние улицы, связался с дурной компанией, стал курить, сквернословить и пить водку, но как вести себя в этом случае, она не знала, уверенность в своем педагогическом умении покинула ее, и она сомневалась в каждом шаге.
Анна Николаевна не решалась открыто противоречить Володе: ей хотелось сохранить его доверие, и она по-прежнему дорожила его откровенностью. Поэтому обычно она выслушивала его со спокойной и умной улыбкой, по которой нельзя было понять, поддерживает она его или не соглашается с ним, но скрытая инерция ее привычного отношения к сыну как бы говорила: поддерживает. Оправдываясь перед собой за эту улыбку, Анна Николаевна внушала себе, что библейские притчи основаны на народных преданиях, что красота колокольного звона привлекала многих великих музыкантов, что церковные фрески и иконы считаются произведениями высокого искусства. Словом, во всем этом надо различать религиозную и эстетическую стороны, и конечно же для Володи эстетическая сторона была главной. Ведь не подумает же кто-нибудь всерьез, что ее сын способен поддаться религиозному дурману! Это обычно случается с людьми не слишком развитыми, образованными и к тому же обделенными чем-то в жизни — больными или калеками. Разве ее сын похож на таких? Он живет в хорошей семье, ни в чем не нуждается, у него здоровые руки и ноги, — с чего ему быть несчастным и искать утешения в вере?
Взвесив все эти доводы, Анна Николаевна решила, что пока не следует бить тревогу. Она терпеливо ждала, что пройдет время и Володя сам ей скажет: «Я ошибался», — и они вместе вернутся к его прежним увлечениям русской оперой, полотнами передвижников и архитектурой старой Москвы. Тогда-то и станет ясен смысл ее мученической жертвы во имя материнского авторитета: Володя будет ей благодарен за то, что она позволила ему самому почувствовать и исправить ошибку. Это был бы момент ее высшего торжества, но, к удивлению Анны Николаевны, время шло, а Володя ничего похожего не говорил. Напротив, он стал гораздо молчаливее и избегал рассуждать с ней даже на прежние — библейские — темы, словно ему уже было недостаточно ее