– Владыка всего живого, Повелитель царств, духом Твоим наполняется всякая плоть… Ты велик, Ты могуч, Ты один такой… и нет никого, кто был бы Тебе подобен…
Какая-то молодая пара появляется у входа и останавливается, оглядываясь вокруг. Я чувствую себя так, словно я прирос к своему креслу. Изможденным. Без сил. Время стремительно уходит. Но который все-таки час? Помещение, как и обещал рабби, начинает наполняться. Коробка с молельными принадлежностями – таллитами, кипами – уже совсем пуста. Под неистовым напором солнечного света ослепительно сверкают оконные стекла. Гимн чистоты. Упорство блистающей мысли. Ужас, заставляющий сжаться все мышцы, все. Гадди сидит застыв, я чувствую, что ему не по себе. В помещении появляется мальчик, похоже, он сразу обращает внимание на Гадди. Он узнает его и шепотом призывает его выйти наружу. Потом он что-то шепчет своему отцу, одетому в офицерскую форму. Гадди дергает меня за рукав:
– Когда мы уйдем отсюда?
– Скоро.
Я сижу с закрытыми глазами, наслаждаясь литургией, вокруг меня, – глубокая тишина, которая лишь оттеняется бормотанием десятков людей, склонившихся над молитвенниками.
– Пойдем, – упрямо гнет свое Гадди, непривычный к обстановке службы в ортодоксальной синагоге, и его можно понять. Тем более что он аргументирует свое нетерпеливое желание уйти: – Мама и папа будут беспокоиться, куда мы подевались… – И он встает со своего места.
– Хорошо, хорошо. Мы уходим. Прошу меня простить. – Это я говорю, уже обращаясь к молодому человеку, сидящему рядом со мной. – Вы, случайно, не знаете, который сейчас час?
Он показывает мне свои часы, не решаясь произнести даже слово.
Я снимаю с себя таллит и без лишних церемоний вручаю его вместе с кипой новому прихожанину, который только вошел. Маленький мальчик тоже поднимается с места и идет за нами следом, но Гадди прибавляет шаг и несется вниз по ступеням, целиком ныряя в весенний день. Сейчас улицы переполнены и взрослыми, и детьми. Машины стремительно съезжают с холма в низину. Я иду, опустив голову. Какую вину все они вменяют мне? Верят ли они в это сами? А если не верят, почему никак не показывают, что я ни в чем не виноват? А Всевышний, который все видит и знает? Но ведь Наоми сказала тебе некогда: «Не впутывай Бога в свои делишки… Оставь Его».
Мы сворачиваем на боковую улочку. Гадди выбегает на газон и возвращается с обрезком железной трубы. Он останавливается возле дерева и сбивает с самой нижней ветки листья для своих шелковичных червей, еще не превратившихся в кокон. Внезапно я понимаю, что за нами следом движется автомобиль. Я останавливаюсь, и машина делает то же. Свет, отраженный от ветрового стекла, не дает мне возможности разглядеть водителя. Мы притормаживаем возле узенького проулка и резко поднимаемся по ступеням, ведущим к квартире. Входим. В гостиной все еще темно. Яэль и Кедми в кухне; сидя за столом, они с заметным энтузиазмом доедали свой завтрак, состоявший из пит и пластинок мацы. Кедми все еще был в пижаме, и, судя по всему, настроение у него было хорошее.