Он ведь о коне своем мало печется, гонит где ни попало, с поту не обтирает. Как тому с такого догляда не охрометь?
Для себя старается Куземка, а будто для содорожников. Надумал свои загвоздки на Тояне решить. Ни с того, ни с сего учал ему пенять, де рано он на свежатину перешел, кормился бы пока проезжей грамотой, а то ведь за Солью-Камской да за Пелымом, сказывают, совсем голодно стало, вот и подождал бы до тех мест. Так распалился, что угрозы из него наружу полезли: коли не пособит Тоян охранным попутчикам с коньми, завтра, в худую минуту, они ему також не помощники.
— Не обороним и все тут! — воинственно подтвердил Фотьбойка Астраханцев. — Так и знай!
Терпеливо выслушав их, Тоян приложил руку к груди.
— Пербэц кет[22], - попросил он Фотьбойку, а Куркину протянул горячее, с огня, мясо, вздетое на прут: — Кода[23]… Янибеш[25]…
Тот в растерянности взял прут, озадаченно оглянулся на столпившихся за спиной казаков:
— Братцы, чего это он сказал-то?
— Чего, чего, — последовал ответ. — А того и сказал, что по- нашему не кумекает.
— Не может такого быть! Поди, прихитряется?
— А ты проверь! — лопнули от смеха тугие щеки десятника Гриши Батошкова. — Ну-ка! — он выступил вперед и весело хлопнул Куземку по спине. — Умора и только! Ты этому коноеду свое толкуешь, а он тебе за это кус конины. Ха-ха-ха- ха-а-ааа! — Батошков поперхнулся от полноты чувств и едва договорил: — Нашли конский язык!
Дружно захохотали казаки его десятка. Одни, чтобы угодить начальному человеку, другие, радуясь острому словцу, которое, бывает, и с самодовольной губы сорвется. К ним присоединились остальные. Целый день маялись на верхах, почему теперь и не развеселиться.
— Конский язык! — громче всех заливался Фотьбойка, легко перестроившись с Куземки на Гришу. — Это же надо так сказать. Ну потешил! Жаль, татарин нас не разумеет, а то бы хватила его кондрашка.
Тоян понимал, а где не понимал, догадывался — по выражению лиц, по перепадам голосов, по недвусмысленным телодвижениям. Но вида не показывал. Пусть думают, что без толмача он — немтырь. Так легче уцелеть в чужой стороне среди чужих людей.
— Потешились и будя, — спохватился десятник Гриша Батошков. — Где толмач-то?
— А фирс его знает!
— Сыскать, не медля, — отстранив Куземку, Батошков шагнул к Тояну. — А ты покуда конину православным не суй, ешь сам со своим Мухаметкой.
Тоян сощурился под лисьей шапкой, запоминая обиду, но недовольства не выказал. Легко шагнув в сторону от большого костра, он остановился у вясел с полузаледенелой шкурой забитого коня. Провел ладонью по клейменому месту. Коротко бросил: