«А что тогда есть добро, если к нему по-доброму путь закрыт?»
В который раз уже Нечай искал и не находил нужного ответа.
Тоян отвлек его от тягостных метаний. Узнав, с чем пожаловал управитель Сибири, он с охотою стал показывать ему поклонные редкости.
Три сорока соболей из семи оказались столь прекрасны, что Нечай забыл обо всём на свете. Мягкие серебристые меха текли сквозь его пальцы, успокаивая и лаская. От них веяло хвойной утайливостью дремучих лесов, вешним разнотравьем, журчанием ключевой воды, а еще сказкой, таинственной и неизъяснимой, рожденной для человека в любом возрасте. Она не утомляла. Ее хотелось длить и длить.
Чтобы оценить богатства Тояна, Нечаю не надобны были собольники. Он сам изрядно разбирался в мягкой рухляди, но положение при дворе обязывало начальствовать, а не исполнять указанное. Пришлось уступить свое место знатокам- промысловщикам. Нечай даже позавидовал им: счастливые…
Он с нетерпеньем ждал известий от Власьева. Сомнений, что они будут благоприятны для Тоянова посольства, у него не было, однако теплилась надежда, что государь хоть в чем- то обузит несправедливо удачливого думного дьяка. Ведь нельзя все время потакать его умело спрятанному лукавству. Где-то оно должно высунуть свой лисий хвост. Тут бы его и прищемить. Да побольнее!
Прищемил же Годунов своего думного дьяка, хранителя царской печати Василия Яковлевича Щелкалова. Тот к нему тоже с важным делом пришел, этак запросто, в уверенности, что неколебим на своем месте. Годунов его как ни в чем не бывало выслушал, с делом согласился, а уж после, на прощанье, и оглоушил отлучением — от думы, от печати, от своих милостей. Сбросил с небес, как таракана запечного. А ведь сколько лет Василей Щелкалов в паре с братом своим, Андреем Яковлевичем, большим думным дьяком, приказною братиею на Москве ворочал. Могущественнее их со времен Иоанна Грозного, почитай, и не было. Кончился век и того и этого. Отжили свое, отвластвовали, отлукавили. Правду сказать, ум и расчетливость показали, немало дельного сотворили, а еще больше — разладного. Власьев — из той же, из щелкаловской породы.
«Вот бы ему упасть, — замечтался Нечай. — На любом случае да на ровном месте, коли ухабы ему нипочем. Враз бы многие узелки распутались. Жаль, Бог ныне не в ту сторону смотрит. Не до Власьева ему при такой-то смуте…»
Но мечтания воздушны. Согрели чуток и развеялись. Как их и не было. А Власьеву снова удача. Нечай понял это потому, что показ Тояновых поминков государь повелел устроить в Большой Грановитой палате, а челобитие принять по соседству — в Золотой Грановитой же, именуемой при дворе Небесным домом. Не всякий иноземный гость такой чести удостаивается, только высшие сановники королей, цесарей и владык со всего света. А тут на тебе — неведомый малосильный сибирский князец. Стало быть, дело не в нем, решат все, кто хоть немного знаком с придворными раскладами, дело в Казанском приказе, а более того, в его начальном дьяке. Это он стоит за Тояновой спиной. Ему и почет…