Сегодня иду медленней, чем всегда, и опаздываю, наверно, уже минут на пять. Но вместо того, чтобы ускорить шаг, я замедляю его. Раньше это прозвучало бы как нарушение трудовой дисциплины, не больше. Но сейчас… Сейчас — это вызов. Наглость!
Что делать… Я не мог прийти раньше. Поверьте мне несчастному, поверьте мне убогому — автобусы не ходили, потому что колеса у них полопались, а над троллейбусами провода оборвались… Бывает. Извините, простите, я больше не буду, никогда в жизни не повторится. Бежал всю дорогу, я падал и спотыкался, поднимался и снова бежал, утирая на ходу пот и слезы…
Плевать.
Я медленно вошел в отдел, тщательно прикрыл за собой дверь. Каждый что-то делал, и когда появился я, они не изменили поз, но все дружно уставились на меня… Ну и тишина…
— Здравствуйте, — сказал я.
Никто не ответил. Не потому, что они уже боялись здороваться со мной, нет. Они считали, что не стоит заниматься такими пустяками, когда решается судьба человека. Моя судьба. Они работали здесь годами, в этой конторе, некоторые — десятилетиями, и уже не представляли себе иной жизни, а увольнение воспринимали как трагедию, крушение всех надежд, катастрофу, после которой остается только подыскать место среди холмиков, там, за городом, по дороге в аэропорт. Видя их ужас за меня, я почувствовал, что тоже начинаю бояться, еще сам не зная чего. Страх просачивался в меня, как вода в поврежденную подлодку… Неужели мне уже не всплыть?
Я подошел к своему столу, перевернул листок календаря, не торопясь снял и протер очки, сел. Ну вот, можно приступить к работе. Как говорится, с богом… Как говорится, поехали… Как говорится, понеслась… душа в рай на рассвете.
Нечаянно подняв глаза, я вдруг увидел, что на меня смотрит Оля. Я даже укололся о ее взгляд — такой он был пронзительный. Ну в самом деле, в упор, с двух метров, исподлобья, из-под челки — глаза. Ужас! Я не выдержал и отгородился ватманом. Так-то лучше. Я работаю. Все спокойно, ничего не случилось, я работаю. Я очень занят. Все. И оставьте меня в покое.
Оля… Гимнастика, дневной институт и пара платьев с обложки журнала мод. Она здесь не останется. Это хорошо — не успеет пропитаться осторожностью, боязнью потерять стаж, больничные, выслугу лет и прочие пенсионные льготы. Отработает два года и пойдет в институт. Найдет парня. Не меня. Отличного парня в белой рубашке и в синих штанишках с ярлыком на заднем кармане. Это будет другой человек, не я. Жаль!
Мне могут сочувствовать, меня могут жалеть, некоторые даже возненавидели. Пусть. Зато у меня осталось право уважать себя, право, о котором знаю, наверно, только я. Собственно, это даже не право — чувство. Вот так, мол, не сплоховал, не придется теперь оправдываться и просить прощения. У самого себя. Казалось бы, чего проще — отпусти себе свои же грехи и ступай с богом. Ан нет. Не получается. Не отпускают, грехи-то ноют, саднят.