А между тем, между тем не самих ли себя мы поздравляем, отправляя открытки по старым адресам? Не самих ли себя будоражим несбыточными мечтами о встречах, пронесшихся мимо удачах, упущенных победах, о друзьях, которых так хочется видеть величественными и непогрешимыми?..
А потом, уже поздним вечером, когда мы с Людой вышли подышать, а заодно и отправить открытки, снег уже не шел, и щербатый ряд фонарей нашей улицы казался как никогда праздничным и затаенно-торжественным, словно бы зажженным накануне невероятно счастливого события. Пока я прочищал занесенную снегом щель почтового ящика, Люда стояла рядом, перебирая открытки.
— А что, этого хмыря старого ты до сих пор поздравляешь? — Она помахала открыткой с позолоченной рыбкой.
— Почему ты так непочтительно?
— Да потому что хмырь — он и есть хмырь. — В ее голосе прозвучало легкое раздражение.
— Ты имеешь в виду…
— Господи! Да что можно иметь в виду, говоря о нем? Тупой, самовлюбленный, хамовитый.
— По-моему, к тебе он всегда относился… как бы это сказать… уважительно.
— И даже более того! — рассмеялась Люда. — В постельку звал.
— Что?!
— Да-да-да. В самом прямом и полном смысле слова. И весьма настойчиво. Чуть не силком тащил.
— Даже так? — проговорил я, растерянно глядя в черную щель железного ящика, куда только что провалился старик со своей рыбой.
— Он полагал, что я должна быть счастлива, услышав столь лестное предложение от столь значительного человека.
— А ты? — мертвым голосом спросил я.
— Я сказала, что значительных личностей мне вполне хватает на экране телевизора. Сказала, что не знаю, как проявляется их значительность в постели. Сказала, что должна вначале посоветоваться с тобой.
— Неплохо сказала… Если сказала. А он?
— Обиделся.
— И отстал?
— Ничуть. Что-то очень он в себе ценил. Не пожалеешь, говорит. Никто, говорит, еще не жалел.
— Ишь ты, — сказал я, но даже это невинное замечание далось мне нелегко. — Когда же он…
— А! — махнула Люда вязаной рукавичкой. — Стоило тебе отлучиться на минуту за бутылкой, за штопором, он успевал промычать, что его предложение остается в силе.
— Почему же не сказала тогда?
— Разрушить святую дружбу?! Ты что!
— Какое дерьмо! — вырвалось у меня. — Павиан облезлый.
— Боже! Что я слышу! Наконец-то ты заговорил нормальными человеческими словами! — рассмеялась Люда.
Оглянувшись на почтовый ящик, я ощутил исходящее от него нечто враждебное, гнетущее и поспешил свернуть за угол. Здесь, правда, не горели фонари, но зато стояли такие сосны, такие сосны… И было светло от снега. И мерцали в окнах разноцветные новогодние лампочки, отражаясь в высоких чистых сугробах.