— Разумеется, — кивнул Плаксин. — Но закон позволяет нам учитывать личность человека, его собственную оценку своих деяний.
— Скажите, — заговорил Балмасов, — вы… и дальше намерены работать в газете?
— Если не возражаете.
— Хочу вам открыть некоторые наши служебные тайны…
— Может, не стоит?
— Отчего же… У нас есть надежные данные о том, что ведется большая, продуманная работа по дискредитации нашего государства. Задействованы мощные центры, выделены деньги, подключены очень серьезные силы… И вы, может быть, сами того не зная… во всяком случае, мне так хочется думать… стали одним из исполнителей…
— Где вы берете эти анекдоты? — резко спросил Плаксин.
Аюшин молчал.
— Здесь принято отвечать на вопросы, — напомнил Балмасов.
— Ха, если я скажу, что слышал в курилке, вы же мне не поверите.
— Почему же, — отечески улыбнулся Балмасов. — Охотно поверю.
— Тогда в курилке.
— Очень хорошо. Я поверю всему, что вы скажете. Но с одним условием — вы тоже будете мне доверять.
— Верить и доверять — разные вещи.
— Не вижу большого различия, — недовольно заметил Плаксин.
— Ну как, ладушки? — Балмасов положил плотную теплую ладонь Аюшину на колено.
— Заметано, — ответил Аюшин, стараясь понять, о чем это он договорился с этим ласковым полковником.
— Прекрасно! Сейчас вам придется написать подробную объяснительную записку… Должны же мы отвечать на заявления. — Он покосился на папку. — Укажите, что анекдоты, которые вы распространяли, услышали на улице, в трамвае, где угодно, что в вашей деятельности злого умысла нет… Это вас устраивает?
— Очень правильное решение.
Зазвонил телефон.
Плаксин взял трубку, послушал, сдвинув брови.
— Минутку, — сказал он почтительно, — Евгений Максимович… Вас. — Балмасов взял трубку и, едва поднеся к уху, сразу преобразился, подобрался, сделавшись чуть ли не стройным. — Да, — сказал он, и в его голосе вместо расслабленно-барских ноток появилась и твердость, и зависимость, он признавал, что оплошал, но просил учесть, что очень старался. — Понял. Как раз этим и занимаемся. Да, он здесь. Нет, не настолько. Хорошо, я потом доложу. — Балмасов положил трубку и осторожно перевел дух. — Интересуется.
— Неприятная история, — заметил Плаксин, взглянув на Аюшина. И тот просто не мог не увидеть его озабоченность.
Да, Плаксин играл. Аюшин еще не осознал, что его насторожило, он лишь отметил некоторое несоответствие лица Плаксина всему происходящему. Опять заговорил Балмасов, причем поспешно, будто словами хотел что-то погасить, стереть в памяти Аюшина. И слова его были необязательны. Не было в них ни смысла, ни значения.