— Почему зря… — Ваня снова поболтал мутноватую жидкость на дне бутылки. — Сам говоришь… Дети растут, жена, хозяйство… Дом вон под шифером…
— А спрашиваешь, — примирительно сказал Петя. — Машину вот куплю, ездить буду, жену катать по улице… К родне поеду, пусть знают. — Петя помолчал, представив свой потрясающий приезд к родне. Он хмыкнул, потер кулаком под носом. — Ох и врежу, ох врежу родственничкам любимым промежду глаз! Ну хорошо… А ты зачем? Зачем живешь?
— Не знаю. — Ваня растерянно посмотрел Пете в глаза. — Понятия не имею, представляешь… Даже страшно. Будто и не я вовсе живу, а кто-то другой… Или я вместо кого-то… Вот жена пошла тетку свою проведать, ребята гуляют, а я дома остался… Ну и что? Как и нет меня. Как и не живу…
— Ну и не живи! — опять разозлился Петя. — Тоже еще, напугал!
— А я и не живу. Идет что-то такое… Может, это и жизнь, а может, что-то совсем другое. А жизнь… Кто ее знает, какая она. — Ваня обвел взглядом опустевший стол, луковую шелуху, корки хлеба, бутылку с сивушным осадком…
— Ха! — рассмеялся Петя. — А выпить не дурак! Ну ладно, а шифер-то берешь?
— Беру, — кивнул Ваня.
— Сколько листов? — напирал Петя, пытаясь вывести соседа из непонятной печали.
— Сколько дашь.
— Сто!
— Давай сто…
— По три рубля!
— Давай по три… Крышу все равно менять…
— Деньги сразу.
— Рассчитаемся, — неопределенно ответил Ваня. — Ты вот машину купишь… Наверно, к морю поедешь?
— На кой? Я к родне поеду. Пусть знают.
— А я в Грецию хочу, — неожиданно сказал Ваня.
— На фига?
— Хочу, и все. Там эти… статуи, вазы, острова… Вот спросили бы у меня: куда хочешь? И не задумался бы — в Грецию.
— И надолго? — подозрительно прищурился Петя, пытаясь заглянуть в крамольные глаза соседа.
— Пока не надоест, — беззаботно ответил Ваня.
— А надоест?
— Вернусь. Статую себе привезу. Вот здесь и поставлю возле сарая. И пусть стоит…
— Бабу? Голую?!
— А чего… Какая разница… Баба, она и есть баба. Хоть голая, хоть какая. Вот взять твою Надежду…
— Ну, ты вот что! — неожиданно трезво сказал Петя. — Бери кого-нибудь другого, а Надьку не трожь. Понял?!
— Значит, любишь, — рассмеялся Ваня.
— Не твое дело. — Петя поднялся. — И все тут. Иди вон статуи лапай.
— Да ты сядь! Чего забеспокоился… Сядь.
Петя оскорбленно сел, вылил в стакан остатки самогонки и как бы в волнении, как бы не замечая, что делает, выпил. И решил, что это даже справедливо, поскольку он простил Ване обиду. Прислушался — со своего двора его звала Надька.
— Надежда забеспокоилась, — сказал Ваня, чувствуя, что, как только сосед уйдет, свободней станет в комнате, дышать будет легче. Петя давил его своей постоянной готовностью обидеться, будто все вокруг делалось с одной целью — чем-то уязвить его, Петю. Когда он слышал смех, ему казалось, что это над ним смеются, над его секретами, его животом, над его женой, и поэтому всегда был настроен дать отпор. — Надежда зовет, — повторил Ваня, видя, что сосед не собирается уходить.