— Ваня! — громко сказал Зайцев. — Что-то ты не в ту степь!
— Нет, — бомж покачал немытым указательным пальцем из стороны в сторону. — Это ты, капитан, не из той степи пришел. Месть — святое дело, у мести свои законы, и они ничуть не слабее твоих, капитан. Твои придуманы, навязаны, а законы мести складываются сами. Как вырастают горы при землетрясениях, как наполняются океаны, как наступает рассвет… Или закат.
— Не о том мы с тобой, Ваня, говорим. — Зайцев сделал попытку направить бомжовую мысль в нужную для себя сторону.
— Нет, капитан, — твердо произнес бомж и взглянул на Зайцева каким-то новым, незнакомым взглядом — острым, ироничным, почти насмешливым. — Месть обязательно должна быть сильнее нанесенной обиды, нанесенного оскорбления. Посеявший ветер пожинает бурю. Месть предполагает, что жертва должна знать, откуда удар, за что, кто его наносит, — это закон. Безымянной, анонимной месть быть не может. Обидчик обязан знать, кто его наказывает, иначе это не месть.
— Видишь ли, Ваня…
— Погоди, — жестко сказал бомж, и Зайцев понял, что нисколечко не знает этого человека. Перед ним сидел не безвольный, сдавшийся бомжара, потерявший себя и человеческий облик. — Месть не имеет срока давности. Десять лет пройдет, двадцать — обида не исчезает, она окаменевает. И становится вечной — до тех пор, пока сам обидчик помнит о ней, она возможна и необходима. Что, собственно, и произошло, — устало закончил бомж.
— Если обида может быть вечной, если месть возможна и через двадцать лет, что же тебе мешает ответить на те удары, которые ты получил?
— А духу нету, — весело рассмеялся бомж, разведя руки в стороны. — Дух, капитан, вышел, нету его. А в нашем случае, — бомж кивнул в сторону ступенек, — дух сохранился.
Зайцев молчал некоторое время, прикидывая, какой вопрос сейчас уместнее задать, и вдруг до него дошло, что вопрос ему уже подсказан.
— Ты хочешь сказать… — начал было Зайцев, но бомж решительно его перебил.
— Да, — отрывисто сказал он. — Это была месть. Убитый и убийца знали друг друга. И давно. Они должны были встретиться, должны были пересечься. В прошлом году, в этом, в будущем… Что, собственно, и произошло, — повторил он.
— Не исключено, конечно, — вяло протянул Зайцев, и эти его слова, кажется, задели бомжа.
— Они хорошо знали друг друга, убитый и убийца. Они встречались раньше, не знаю, что встало между ними — женщина, карьера, деньги… А что еще может быть? — доверчиво спросил бомж. — А больше ничего нет. Нет больше ничего, что давало бы право стрелять. Я видел, как это произошло. Они обменялись какими-то словами. Убийца мог все сделать гораздо проще и безопаснее для себя, он мог выстрелить ему в голову, когда еще сидел в машине, — стекло было опущено. Но он этого не сделал. Ему важно было, чтобы Агапов узнал его, чтобы Агапов понял, кто его убивает. Для убийцы это было важнее всего, именно это, капитан. Знаешь, что я тебе скажу… Я вот что тебе скажу… Я тебе такое скажу…