Чума не согласился.
— Не сказал бы. Он не бьётся в припадках и не спит после. Быстро в себя приходит и только на слабость жалуется…
— Ты считаешь, что Даноли здоров? Всю семью перехоронить и никогда не вспоминать об этом ни словом? Мне иногда кажется, что он спит на ходу и словно грезит.
Песте пожал плечами.
— Он — чистый человек.
— Даноли свят, — согласился Портофино, — и видения не бессмысленны. Но что толку от дьявольских фантомов? Все бесовские пророчества или ложны, или непонятны, или, воля твоя, истинны и ясны — да не предотвратимы.
— Ему это и предречено было. Но интересно что перед турниром, я нарочно спросил, говорит, никаких видений не было. Почему же бесовщина не предостерегла его? С Комини-то? Или тут предопределённости не было?
Лелио откинулся на касапанке.
— Любая доктрина о предопределении, дорогуша Чума, является не метафизической концепцией богословия, а умозрительной мирской выдумкой, оправдывающей людскую глупость. Кальвин дурак.
Чума на мгновение задумался, размышляя над сказанным.
— Ты имеешь в виду, что каждый сам устраивает себе свою собачью жизнь?
— Да, ты весьма точно излагаешь суть сказанного мною. Просто — «коемуждо поделом его».
— И ганимед, по-твоему, получил то, что заслужил, как и наш дорогой Флавио — и только. Это я понял. Но кто-то все же травит людей, Лелио. Кто убил Комини?
Портофино тем временем, сбросив с запястья круг чёток, методично вращал их в тонких длинных пальцах. Было очевидно, что этот вопрос волнует его крайне мало, если не сказать, что не волнует вообще. Песте же, не дождавшись ответа дружка, сам этим вопросом тоже больше не задавался.
У него были дела поважнее. Всё время, свободное от его прямых обязанностей — дураковаляния и развлечения Дона Франческо Марии, Грациано ди Грандони проводил, прогуливаясь в непосредственной близости от покоев фрейлин, часто встречая там синьорину Монтеорфано. Девица теперь была с ним приветлива, и не теряйся он по непонятной причине, проводил бы время приятно. Но нелепая робость сковывала его, Грациано становился косноязычен и если бы не гитара, вообще выглядел бы полным дураком. При этом злился, ибо в глазах девицы выглядеть дураком совсем не хотел.
* * *
Через неделю после гибели Комини, шут, вернувшись с вечернего туалета герцога, с которого, по правде говоря, удрал, застал у себя Портофино. Тот, как уже было сказано, ничуть не интересовался гибелью содомита, нисколько не утратил аппетита и благой безмятежности. Он молился, мурлыкал псалмы и делился с Чумой обширными богословскими познаниями. Впрочем, стоило ему взять в руки Лютера или Кальвина, — от безмятежности не оставалось и следа.