Дверь в покои сенешаля были в конце коридора на втором этаже, за поворотом. Альмереджи и д'Альвелла направились туда. Портофино скептически поджал губы.
— Какой из Антонио убийца? Он и кинжала-то в руках держать толком не умеет. Да и раздобрел в последние годы порядочно.
Грациано ди Грандони не оспорил дружка, он и сам не подозревал Фаттинанти ни минуты, просто недоумевал, куда тот мог исчезнуть.
Недоумение его рассеялось через несколько минут. Начальник тайной службы и его соглядатай вернулись. Вид их был оплёванным. Из глаз Тристано д'Альвеллы ушло напряжение и подозрения в адрес Альмереджи, Ладзаро же был просто убит. Глаза его остановились, губы были белыми. Он не сразу услышал распоряжение начальника привести людей к спальне Фаттинанти, потом все же ушёл.
— Господи Иисусе, помилуй и спаси нас, грешных, — нетвёрдо проронил Тристано, плюхнувшись на стул, потом вяло пояснил, — Антонио отравлен. Лежит на полу. Посуды, бокалов, бутылок — ничего нет. Бестия. Дьявол. Как он успел? А этот-то, этот-то как выпить согласился? Дурак… идиот… — д'Альвелла встал, пошатнувшись, как пьяный, и вышел.
— Мне кажется, — задумчиво проронил мессир Аурелиано Портофино, перебирая чётки, — на один вопрос мессира д'Альвеллы ответ у меня есть.
Грациано Грандони молча смотрел на него и ждал.
— Убийцу надо искать среди высшей знати. Это человек, которого считают уважаемым. Безупречным. Фаттинанти мог принять бокал только из таких рук.
В ней медик Бениамино ди Бертацци отыскивает причину болезни мессира ди Грандони, а мессир Грациано находит способ лечения своего недуга.
Вошёл Альдобрандо Даноли, смертельно бледный, почти прозрачный. Он уже знал об убийстве Бартолини и Фаттинанти. Казался пьяным или отходящим от глубокого похмелья. Каждое новое видение страшно изнуряло его. Он зримо слабел, мысли его путались. Когда болезненные фантомы исчезали, он мыслил чётко, но понимания не обретал. Ему казалось, что стоит немного напрячься — и он поймёт, туман рассеется, ему удастся осмыслить происходящее. Иногда он говорил себе, что в совершающемся нет ничего мистического, его видения — просто отзвуки его тайных переживаний. Иногда пытался отвлечься — вспоминал лица жены и детей, но тщетно, они не проступали. Прошлого не было, его словно отрезали, настоящее было кошмаром. Даноли молился о смерти — денно и нощно, ибо не видел другого средства обрести покой. Он был искушаем и проклят знанием запредельным, но то, что понимал — было ненужным, нужное же — он не понимал, понятое же — был не в силах изменить, а то, что мог бы изменить — менять было бессмысленно. Злобные слова Сатаны сбывались над ним. Вот он — ум человеческий, столь много мнящий о себе, вот оно — знание запредельное, вот оно искушение дьявольское… Господи, спаси меня!