— Как я устал…
Шут почесал кончик длинного носа. Он понимал нервозность герцога. Загадочная смерть борзой заставляла предполагать, что далеко не все придворные ищут расположения господина. Кто-то настойчиво искал его смерти. Естественно, первым следовало заподозрить того, кто наследовал герцогу, и кого его смерть приближала к трону. Но Чума ни минуты не подозревал Гвидобальдо. Отец и сын были удивительно похожи и внешне, и внутренне, и Гвидобальдо, добродушный и открытый, никогда не поднял бы руку на отца. Значит, был кто-то, кто желал смерти герцога — либо выполняя заказ, либо — мстя. Перехваченная людьми д'Альвеллы записка, казалось бы, указывала, на первую причину, но Песте не исключал, что письмо могло быть подброшено для отвода глаз. Не исключалась и месть. Герцог, резкий и прямой, скорый на расправу с теми, в ком видел негодяев и предателей, что и говорить, умел наживать врагов.
Франческо Мария тем временем поинтересовался:
— Ты полагаешь, Даноли должен остаться при дворе? Почему?
Шут пожал плечами.
— У него неотмирные глаза.
— И это всё? — герцог не гневался, просто любопытствовал. Он привык к диковинной мотивации поступков Грациано, давно заметив: чем страннее была причина, заставлявшая Чуму действовать, — тем больше пользы она приносила.
— Это немало, мой герцог. — Шут задумчиво почесал левую бровь. — К тому же надо иметь при себе людей, ни в чём не замаранных, а то я уже скоро уже д'Альвеллу подозревать начну.
Герцог усмехнулся, но лицо его болезненно исказилось. Сам он чувствовал себя дурно, болело за грудиной, ныло в левом боку, временами темнело в глазах. Он всё чаще думал о смерти. Но воля ваша — смерти достойной. Стать же жертвой мерзавца-отравителя — в этом ему мерещилось что-то жалкое. Он заговорил, но так тихо, что вынудил Чуму наклониться к нему.
— Знаешь, я подумал этой ночью… Я же не цепляюсь за жизнь. Я всё испытал, всё попробовал. Воевал. Был счастлив. Любил. И был любим. Бог дал мне в пределе земном всё земное, многие завидовали мне. Сегодня я пресыщен и утомлён, чего мне ещё желать, Грациано? Умри я завтра…
Песте нервно поднялся. Он не любил, когда Франческо Мария заговаривал о смерти. Сам шут был обеспокоен последними событиями: яд неприемлем для тех, кто носил оружие, отравление противоречило рыцарской этике, но Чума знал, что люди чести при дворе редки. Они предпочитали жизнь в уединении, а не отправлялись на ловлю милостей к герцогскому двору. Чума доверял лишь Портофино, видя в нём истинного святого, и — куда меньше — казначею Дамиано Тронти и д'Альвелле, — просто потому, что их верность хорошо оплачивалась. На честь же весьма многих при дворе он и сольдо не поставил бы.