— Завтра с герцогом Мантуанским приедет кардинал Лодовико Калькаманьини, и я уверен, Господь даст тебе возможность обсудить тонкости этой доктрины с доктором богословия. Зачем же сегодня их излагать дураку? — Песте развалился на ларе, где обычно спал Портофино, — брось эту гадость и скажи мне, Лелио, почему Камилла Монтеорфано называет тебя братом? У тебя же нет сестёр.
Портофино ещё несколько минут остывал от своих яростных антикальвинистских инвектив, потом ответил.
— Мой дед имел двух сестёр — старшая была матерью епископа Нардуччи, а младшая — бабкой Камиллы. Мы все — из Падуи, но обе сестры деда вышли замуж — одна в Урбино, другая — в Беневенто. Потом они съехались. Она мне точно сестра, но в третьем колене. А её матери, донне Донате, я внучатым племянником прихожусь. Епископу Джакомо — тоже. А тебе это зачем?
— Да просто интересуюсь. Был у отца на кладбище, видел могилу Изабеллы ди Монтеорфано. А рядом была Камилла.
Песте видел, как мгновенно тяжело насупилось лицо Аурелиано, и понял, что он невзначай наступил дружку-собутыльнику на больную мозоль. Между тем, несмотря на обвинение в бессердечии, Чума любил Лелио и нарочито причинять ему боль никогда бы ни стал. Он хотел было вывести разговор на пустые предметы, но был прав, оценивая мозги дружка весьма высоко.
Аурелиано резко поднялся и вышел в храм. Чума в удивлении последовал за ним. Сев у солеи в игре падающих на него через стекла мозаики лунных лучей и оглядев пустой храм, инквизитор тихо проронил.
— Ты из тех, Грациано, кого глупо просить не совать нос в чужие дела — я только раззадорю твоё любопытство. Но ты умеешь молчать, и то, что я скажу — пусть утонет в тебе, как в гнилом болоте. Изабелла шестнадцати лет вышла замуж. Не мне решать, насколько мудро. Она влюбилась в молодого повесу… Имя уже не важно. Он согласился на ней жениться — приданое было прекрасным. Она же… она не просто любила, но потеряла голову. Два с половиной года спустя Изабелла узнала, что супруг обрюхатил её подругу, переспал со всеми её служанками, ну и ещё много чего. Она набрала в подвале крысиной отравы и выпила. — Портофино пробормотал ещё что-то сквозь зубы, чего Чума не разобрал. — Епископ Нардуччи… да, это грех… он сделал все, чтобы медики признали эту кончину смертью от лихорадки, проще говоря, купил одного из них: не хотел, чтобы тело племянницы выбросили на дорогу. Он согрешил, но не мне судить его. Молчи об этом.
— А где её супруг? — невинным тоном поинтересовался Чума. Он хорошо знал дружка.
— Супруг? — интонации инквизитора не изменились. Не изменились на слух любого человека, кроме Грациано, уловившего, что тон голоса Лелио поднялся на треть октавы. Инквизитор развёл руками. — Не знаю. Должно быть, уехал куда-то. В городе его, кажется, нет, — тут взгляд мессира Портофино столкнулся с нежной ухмылкой кривляки Песте.