Я решил поехать заграницу. Бабешко упорствовал. Он считал необходимым продолжать борьбу без всякого перерыва и решил лучше погибнуть в России, в боях, чем ехать заграницу и ничего там не делать. Он весь горел жаждой немедленной борьбы и всякие споры с ним на этой почве были бесполезны. Получили письмо от Бека, который настоятельно советовал нам обоим ехать заграницу и извещал, что хочет говорить с нами лично по этому поводу. Через день-два мы имели с ним и другими товарищами продолжительную беседу. Бек доказывал, что оставаться в настоящих условиях здесь — преступление перед собою и перед делом. Он настаивал на поездке, хотя бы на 4–5 месяцев и сообщил, что приготовил нам необходимые адреса в Париж. В конце концов Бабешко согласился и мы условились в ближайшие дни поехать.
В эту ночь мы ночевали на разных квартирах в Нижнеднепровске. На другой день по полудни меня взволнованно извещают, что только что Бабешко захвачен сильным нарядом полиции. Арест произошел благодаря предательству хозяина квартиры, так что ничего не ожидавший Бабешко не успел даже дать отпора. В тот же день он был заключен в Екатеринославскую тюрьму и закован, а через несколько дней казнен по приговору военно-окружного суда. Товарищи ничего не могли сделать в отношении его побега: уж слишком крепко его держали, а главное его дело провели с быстротой военно-полевого суда.
Полиция усиленно рыскала по Нижнеднепровску, Амуру и Екатеринославу, стараясь по следам Бабешко захватить и меня. Я уцелел случайно, благодаря получасу времени, в течение которого получил предупреждение.
Через Петербург и Финляндию я поехал в Париж.
Мучительно тяжело было расставаться с краем, где сложились мои лучшие идеалы, где я провел несколько лет в напряженной борьбе за эти идеалы, где погибли почти все мои товарищи и друзья и где местность еще дымилась от вчерашних битв и сражений. До Петербурга и Финляндии я, по требованиям конспирации, ехал в сообществе Анастасии Галаевой, одной из замечательных лиц в нашем движении прошлой эпохи. Когда же в Гельсингфорсе я остался один и должен был садиться на пароход, я не знал, что с собой делать. Сердце замирало и рвалось на куски перед последним шагом. Несколько раз я пытался вернуться назад, возвратиться на наш буйный Амур и Екатеринослав и там, вместе с оставшимися товарищами, на последних ударах с врагом, закончить свою жизнь. Усилием воли я поборол в себе эти движения и продолжил путь по первоначальному маршруту. Около 10-го июля 1907 года я уже был в Париже.
От Бека я имел адрес в Париж к народовольке Софье Львовне Шейнцис, которая отнеслась ко мне с добрым вниманием и заботливостью. Благодаря ее заботам я с первых же дней приезда в Париж устроился на работу в одной автомобильной мастерской. Первые два месяца я жил исключительно среди французов и имел возможность наблюдать французского рабочего на фабрике и вне фабрики. Мирная и, по сравнению с Россией, сонная жизнь Франции произвела на меня удручающее впечатление. Того революционного духа, которым мы недавно жили у себя дома, здесь не было и в помине. Переход в эту сонную жизнь был для меня чрезвычайно тягостен и невыносим. Я не мог помириться с мыслью, что проживу в этой обстановке более нескольких месяцев. И я решил про себя, что через два три месяца непременно поеду обратно в Россию. Для этого необходимо было поскорее списаться с своими амурскими друзьями.