— Как на заре да в капле росы засверкает солнца свет… — Босые ноги матери мягко касались земли, отчего та вновь наполнялась жизнью, поднимаясь благодатной травой там, где только что был мертвый пепел. — Призову я тебя, мой малыш… голос услышу твой живой. Словно горный ручей, вдаль он бежит, путь его так далек…
Тонкие руки взметнулись к небу, разгоняя туман и позволяя солнцу коснуться ладоней.
— Встань, отзовись, мой сынок! Вместо меня будешь светить… добрый свет людям дарить… Встань, пробудись, мой сынок, отпусти на волю зверя, поведет он, не плененный да не прирученный, поведет, как душа полетит…
Она села на землю рядом с сыном. Руки принялись заплетать волосы, а мать все шептала слова своего заклинания. Тяжелой золотой цепью коса легла на колени Сарэйд. Гварен уже слышал эти слова, понимал их смысл, помнил. Так мать лечила его, когда он совсем еще мальчишкой свалился с крыши, переломав себе половину костей. Волк знал, чего это будет стоить матери, сидевшей рядом. Губы Гварена дрогнули, он попытался позвать ее, но не смог. Тонкий нож блеснул на солнце. Ведьма провела им по волосам, у самой шеи, отрезая косу.
— Мама… — Он произнес это или только мысленно позвал?
Ладвик почувствовал, как Сарэйд обернула один конец косы вокруг его запястья, второй, как он и помнил, обвязала вокруг своей руки, приговаривая:
— Никогда не предаст да не прервется та святая жизни нить, что нас сплела, связала да уберегла… охранит, беду отведет…
— Перестань… — едва слышно прошептал волк, проклиная свою слабость.
Запястье обожгло там, где его касалась коса матери. В прошлый раз Сарэйд истратила столько своей силы, что больше года оставалась без нее. Сейчас же намеревалась пожертвовать своим ведьмовским даром. Она опустошала себя, не ведая, сможет ли вернуть силу однажды, или же до последнего вздоха останется смертной женщиной, которой даже собственная душа не принадлежала. Эту жертву волк не готов был принять.
Но проклятое дыхание облегчалось, а тело наполнялось теплом, затем жаром, растекавшимся по венам до самых кончиков пальцев. Ладвик застонал, чувствуя, что в этот раз что-то изменилось. Ранее не было жгучего жара, не сжимались мышцы с невероятной силой, вынуждая изгибать спину, стискивать зубы, а затем и вовсе закричать от внезапной боли, с ужасом осознавая, что собственный крик перерастает в хриплый волчий вой.
— Отпусти на волю зверя, поведет он, не плененный да не прирученный, поведет, как душа полетит… Беги, сынок, ничего не страшись…
Золотая коса рассыпалась прахом, а с нею растаял и образ матери. Словно и не было ее, словно привиделись ему в бреду и она, и слова ее. Огромные лапы ударили по земле, волк поднял голову, устремляя к небу горящий взгляд, и вой зверя вновь нарушил тишину леса.