Старжевский замахал руками, чуть не уронив со стола чашку с чаем:
– Да не дай Бог! Он вообще об этой операции ничего не знает. Он и так не в восторге был, что я на мента пошел учиться. А если еще эта история с сатанистами выплывет, мне тогда самому можно будет Ветлицыну на органы сдаваться.
– Кстати, про органы. – Сергей посмотрел на Лёню. – Что там с нашим безголовым всадником?
– Все оказалось, как я и предполагал. Бомж какой-то, лежит рядом с Прохоровкой. Голову уже туда увезли и к телу закопали. Да ему видимо, и без головы было неплохо. По крайней мере, он ко мне не приходил, не просил поставить её на место.
Услышав, с каким простодушием Лёня говорил о являющихся ему трупах, Леха подавился супом. Воронцов похлопал его по спине, сочувственно улыбнувшись. Бедный Костылев все еще никак не мог привыкнуть к Лёниной потусторонщине, в то время, как сам Воронцов уже давно считал её повседневной рутиной.
Тем сильнее было его удивление, когда улегшись спать на следующий вечер, капитан вдруг увидел, возможно, самый страшный кошмар в своей жизни. При этом Лёня не сразу понял, что уже заснул. Он лежал на диване и смотрел в свое отражение в зеркальной дверце шкафа. Внезапно он с ужасом увидел, как его глаза стали наливаться какой-то странной черной жидкостью. Воронцов захотел встать и отвернуться от страшного отражения, но не смог пошевелить ни единым мускулом. Его лицо при этом исказилось в страшной гримасе, чернота из глаз расползлась по всему зеркалу и превратилась в огромную пасть, из которой потянуло уже знакомой Лёне гнилью. Воронцов тщетно пытался пошевелиться или проснуться, сон крепко держал его в своей власти. Пасть обнажила длинные зубы, с которых слюнями капала густая чернота, затем угрожающе надвинулась на него и, выдохнув еще одну порцию гнили, поглотила в своей темноте. Лёня закричал, однако это не вырвало его в реальность. Лежа в темноте, словно парализованный, он вдруг увидел вдалеке уже до боли знакомые ему машинные фары. Фары неумолимо надвигались на Воронцова, он услышал длинный гудок, больше похожий на поездной, и вдруг почувствовал, что позади него тоже кто-то есть. Боясь, что это опять окажется та вонючая челюсть, Лёня медленно обернулся и почувствовал, как по его спине пробегают мурашки ужаса. Перед ним стоял Миша, и глаза его были также залиты чернотой, только вот в отличие от Воронцова, чернота из Мишиных глаз, словно живая, разливалась струйками по его лицу, собираясь захватить таким образом всего лейтенанта. Лёня почувствовал какую-то странную неприязнь к этой черной гадости, и вдруг понял, что её целью было не только Мишкино тело, но и его душа. Несмотря на гудок надвигающегося на него поезда, он инстинктивно отошел на пару шагов назад. Впервые в своей жизни Лёня почувствовал, как его забило дрожью от страха. Какой-то неведомый голос у него в голове прошелестел: «Пропадет…», гудок сзади стал громче, Лёня обернулся к поезду. Но тот, пройдя сквозь капитана, словно призрак, со всей силы врезался в Мишу и унес его в темноту, в открывшуюся там огромную пасть, полную черной гадости…