Не знаю почему, но я расплакалась. Слезы, горячие, как капли раскаленного воска, стекали по щекам. Шмыгнула носом.
– Я не хочу… я…
– Т-ш-ш. – Иттан пригладил мои волосы. – Я скоро вернусь. Надеюсь, смогу выкупить тебя, – и добавил с грустной язвительностью: – опять.
– Тогда связывай, – сдалась, чувствуя, как позвоночник колет.
Нужно вернуться…
Вскоре руки были перетянуты веревкой. Следом – ноги. Иттан проверил узлы, не слишком ли те туги.
– Скоро буду, – повторил он извиняющимся тоном. – Дождись.
– Дождусь, – вздохнула я, и перед глазами помутнело.
Иттан
Руки Таи свела долгая судорога. Глаза лихорадочно забегали. Губы ее посинели от морозца, который сковал толстые стены гарнизона – на севере всегда холодало раньше, а потому к здешним краям подступала суровая осень.
Иттану нестерпимо захотелось согреть эти губы дыханием, чтобы на них вновь заиграла краска. Пригладить локон, который выбился из косы. Странное чувство. Еще не привязанность, но уже нестерпимое желание позаботиться. Желание быть нужным хоть кому-то.
Все-таки одиночество сближает.
Он вышел бесшумно, не обернувшись. Слышал за спиной возню, но не позволил оглянуться, чтобы не потонуть в бесполезной – не мужской – жалости. Если повезет, она выкарабкается, если же нет…
Иттан запретил себе продолжать эту мысль.
Самые стойкие до сих пор праздновали победу. Кисловатый душок самокруток и дешевого пойла и самокруток плыл по воздуху. Свербело в носу.
Комендант отдыхал в покоях. Его лицо было белее первого снега, и над ним суетился лекарь-самоучка из храмовников, молоденький, бормочущий под нос что-то про отвары и божественную волю.
– Сгинь, – вяло приказал комендант и обратился к Иттану. – Садись и не зыркай так. Сегодня я не помру.
Мальчишка ретировался, бросив на Иттана запуганный взгляд. Н-да, будь здесь приличный целитель из академии, он бы обуздал болезнь. Не излечил, так замедлил ее течение. Но, к сожалению, церковь подмяла гарнизон под себя. Чего стоили добровольно-принудительные утренние службы и храмовники, разгуливающие по казармам с победным видом. От сладковато-удушающего запаха ладана, который невозможно было стереть с кожи, воротило с первого же дня.
– Стало хуже?
Подушка была заляпана алым, как и ночная сорочка старого вояки. Он лежал, укутанный шерстяным одеялом, но мерз и стучал зубами.
– Мне уже лет десять каждый день становится хуже. Знаешь, будто клочья мяса рвут прямо отсюда. – Потер грудь. – Я иногда выплевываю какие-то сгустки и думаю, уж не легкие ли это?
– Я могу написать запрос в академию, и в ваше ведение назначат целителя. Настоящего целителя, – подчеркнул Иттан.