Борт «Быстрицы» был метрах в пяти от него. Он меня не послушал, Палуба лодки уже исчезала в воде. До конца своих дней буду помнить искаженное ужасом лицо, протянутые руки и крик: «Муттер, муттер».
Немецких пленных разместили в столовой команды, поставили их на довольствие. Разумеется, передвигаться по судну им было запрещено. Так как я знал немецкий язык, на меня возложили роль переводчика, я приносил им еду — термос с супом, хлеб, черный кофе. Там я увидел Модрова. Он держался надменно, занял лучший угол в столовой, первым наливал себе суп, соблюдал дистанцию между собой и подчиненными. А перед моими глазами стоял образ моего ровесника с немецкой лодки, которого эти люди оставили на милость судьбы.
Как-то раз я заговорил с Модровым на эту тему. Сказал ему, что он вел себя как трус, что он должен был помочь несчастному парню и последним оставить корабль. Он ответил мне в том духе, что в германском флоте нет места для слюнтяев и маменькиных сынков. Я не выдержал и ударил его по лицу. Он побледнел, но сдержался, не ударил в ответ. Он даже не пожаловался нашему капитану. Но это дело все равно вышло на свет, так как эту сцену видел один из польских матросов. Команда посчитала, что я был прав, но капитан вызвал меня к себе. Сначала он отнесся ко мне очень жестко, но потом с отцовской снисходительностью завел разговор о военном праве. Он говорил, что даже если немцы его не придерживаются, мы не должны опускаться до их уровня. Закончил он тем, что, если Модров не пожалуется, то он сделает вид, что ничего не было. А если немецкий командир подаст жалобу, то я буду наказан. Я не боялся наказания и даже хотел, чтобы Модров заговорил. Но, как я уже сказал, он не стал делать этого, ему это было не с руки.
Меня отстранили от контактов с пленными. Я был уверен, что никогда в жизни больше не увижу Модрова. Случилось иначе.
— Так, теперь понимаю, — произнес Коллингс. — Вы презирали Модрова. Трогательная история с немецким пареньком. Мне бы продолжать подозревать вас, но не смогу. Не знаю, почему, но я поверил, что вы не убивали Модрова. Вы первый, кого я вычеркиваю из списка подозреваемых.
— Их осталось еще шесть и двадцать дней пути. Получится у вас?
— Я сделаю все, что смогу. Пока что я узнал немного, но ведь наверняка я несколько раз разговаривал с убийцей. Я кружу вокруг него, действую вслепую, но он об этом не знает. Я рассчитываю на то, что он от страха совершит какую-нибудь глупую ошибку, желая отвести от себя подозрение.
— Дай бог, это не будет очередной выстрел.
— Не думаю, что он выстрелит еще раз. Но я буду осторожен.