— Ладно, иди, — стражник подталкивает меня.
Всхлипывая и причитая о платье, ковыляю прочь. Иду не оглядываясь, пока не перестаю ощущать спиной взгляд. Тогда прибавляю шаг и, когда уже собираюсь бежать, вижу впереди ещё патрульных. К счастью заплаканное лицо, торчащий живот и кислый запах рвоты вызывает у них лишь одно желание — оставаться подальше от меня.
Вскоре передо мной раскидывается столица — город, в котором мне больше нет места.
Город, в котором мне негде прятаться.
Не представляю, как быстро добраться до дома.
Стоит ли возвращаться к Октазии?
***
Боль, отзываясь на прикосновение иглы, огнём бьётся вдоль пореза у темени, живо напоминает о кочевых годах, кровопролитных битвах и походах. Кажется, стоит закрыть глаза, и окажусь в горячей юности. Первый шов мне накладывали в девять, тогда на караван напали кочевники соседнего племени, и я впервые убил человека — юнца, едва не отрубившего мне руку. Тогда было страшно, из-за раны я две недели провалялся в лихорадке, но сейчас это воспоминание вызывает улыбку и тоску по давно минувшему.
Холодная мазь, накладываемая лёгкими умелыми пальцами, забирает боль, и воспоминания гаснут. Я остро ощущаю себя в своей золотой спальне с львиными и зебровыми шкурами на полу, со статуями богов из чёрного дерева, с узорами вышивок.
В открытые балконные двери и окна слышатся короткие, резкие приказы. Значит, Мун ещё не поймали. Бросаю короткий взгляд на диадему: в глубине камня ещё мерцает искра, но сиять ей осталось недолго.
— Через неделю вы даже шрама не нащупаете, — скрипуче объявляет Эгиль. — Рекомендую покой.
Можно подумать, я могу быть спокоен, пока принцесса не окажется здесь.
— И… — Эгиль складывает разложенные на столе принадлежности в сундучок. — Мне кажется, у вас всё же сотрясение. Постарайтесь больше лежать. И никаких верховых прогулок. Никаких тренировок. Покой и ещё раз покой.
Он поджимает тонкие губы, проверяет пробки баночек. Я знаю, что у меня сотрясение, но старался скрыть этого, чтобы избежать такого вот старческого брюзжания. Не выдерживаю:
— Я после того, как меня ростовым щитом по голове огрели, на штурм крепости ходил — и ничего.
— Тогда вы не были Императором, — царственно замечает Эгиль. — Сотрясение у какого-то старшины варваров — пустяк, сотрясение у Императора — головная боль всей страны.
— Но голова-то одна, — неохотно откидываюсь на подушки.
Комната немного кружится. Тело радостно предаётся недомоганию. Ворвись сюда десяток убийц, недомогание бы как ветром сдуло, но в покое всё кажется во сто крат тяжелее.
— Скорейшего выздоровления, — кланяется Эгиль.