– Позвоню сам Павлову, чтоб выгнали! – горячился Леонид Ильич, но быстро отходил и часто сам подтрунивал над Толей: – Ну, как праздник провел?
– Да ничего, собрались, «шарахнули».
– Стаканчик-то опрокинул?
– Да побольше.
Но не в том даже главная беда, что запивал и не приходил, а в том, что являлся утром с похмелья. Он брил опасной бритвой. Это могло плохо кончиться.
Дикость! Первое лицо могучего государства, а уровень взаимоотношений и безответственности хуже, чем в жэке.
Эта личная, на бытовом уровне, история – точный слепок того, что происходило в стране. Мягкость и всепрощенчество главы государства приводили к общему упадку и началу анархии в стране, к тому, что такие партийные лидеры, как Рашидов, Медунов и прочие (а ведь Андропов докладывал о них), чувствовали себя в безопасности.
Бывал ли суров и строг? Бывал. И как почти всякий большого уровня руководитель, которому некогда и незачем вникать в детали и мелочи, бывал и неправ.
Однажды у нашей кремлевской буфетчицы был день рождения. Смена выпала не ее, но Брежнев попросил накануне, чтобы она пришла. Я передал просьбу секретарю. Но тот не нашел ее, сменная буфетчица сказала ему по телефону: «Вы ее в такой день и не найдете». Секретарь не стал даже искать, но, главное, мне не доложил.
Как только мы утром приехали в Кремль, прямо в коридоре увидели буфетчицу, но – не ту…
– А где эта? – спросил Брежнев.
– Не знаю, – ответил я то, что отвечать никак не полагается.
– Не знаю, не знаю, – пробурчал он и прошел к себе в кабинет.
Через несколько секунд у секретаря раздалось два звонка: мне. Я вошел.
– Ты чего?! Почему?! – он сорвался и минуты три меня чехвостил. По спине потекла струйка пота.
Вышел, перевел дыхание. Через полминуты – опять два звонка. Вхожу – все сначала:
– Почему ты так относишься к моим указаниям?! Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить!
Я пытался как-то объясниться, но он не слушал:
– Ты не владеешь информацией!
В основе всего было доброе желание, он приготовил, видимо, какой-то подарок, и вдруг…
Мог иногда ввернуть и мат. Но когда ругал кого-то официально, держался также официально – обращался холодно, по фамилии и даже на «вы». Если же честил, как свой своего, тогда – по имени и с матерком.
Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное, я говорил уже, был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.
– Ну, как дела? – спросил он.
– Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…
– Вот как я тебе врезал, будешь знать, – сказал примирительно.