— Глянь, глянь, Адаш, столбы-то над храмом Мартина Исповедника в Большой Гончарной слободе! Да вот и церковь Рождества Богородицы загорелась, что в Кожевенной слободе. Господи, помилуй Тверскую-Ямскую улицу!
— Чего это ты просишь у Спасителя?
— Так на Тверской-Ямской моя зоренька Даша в няньках обитает.
— Проси пуще, авось, сбережёт твою зореньку, — посоветовал Даниил.
Им было страшно стоять пред картиной великого разгула огненной стихии, и они прятали свой страх в ворохах слов. Всё-таки они были молоды, и им никогда не случалось очутиться лицом к лицу с таким бедствием. К тому же им показалось, что о них забыли. Да и кому о них помнить, если все были озабочены одним: как спасти имущество, себя, куда бежать, если пожарище осадит твой дом, твоё подворье. С колокольни, однако, было видно в красном свете, как по каменным мостовым Кремля бегают ратники, поднося воду к палатам. Но те, кто обитал в царских и боярских палатах, уже давно покинули Кремль и Москву.
— Как ты думаешь, Данилушка, где сейчас царь-батюшка?
— Видел я, как он в Воробьёвский дворец умчал и всех своих близких увёз. А здесь, должно быть, остался дядя его князь Юрий. Не любит он покидать Кремль. Словно стережёт его.
Далеко за полночь на колокольню поднялись два молодых ратника. Один из них, что был повыше и постарше, спросил:
— Ну как, стоит пожар аль движется?
— Пляшет по-дьявольски, — ответил шустрый Пономарь.
— Воля вам дана, идите отсюда. Так воевода князь Андрей велел.
— Куда идти-то? — спросил Пономарь.
— А это уж ваше дело.
Адашев давно уже страдал по дому, по близким, по Кате. Ивашка мучился от голода. С утренней трапезы и маковой росинки во рту не было. Даниил видел его мучения, сказал:
— Идём, Ивашка, на Сивцев Вражек.
— Так лучше в монастырь. Вот он, рядом.
— Никто там нас не ждёт. Да и брашно[11] нам не приготовили.
По правде говоря, ни тому, ни другому не хотелось расставаться. И Пономарь согласился.
— От твоего приглашения, Данилушка, я не смею отказаться. Лишь бы полбой[12] меня на твоём подворье накормили.
Арбат в эту ночь был заполнен народом, как не случалось в престольные праздники. Беда от арбатских улиц была ещё далеко, но все опасались, что и к ним прихлынет, и потому не спали. Все уже были озабочены тем, как подальше убежать от огненной стихии, все видели спасение за Москвой-рекой и уже приготовили узлы, уложили на повозки, у кого они имелись.
— Истинно Содом и Гоморра, Данилушка. За грехи наши идёт сожжение Москвы! — кричал на ухо Даниилу Ивашка. — Да то ли ещё будет!
— Многоречив ты больно, мой друг, — заметил Адашев строго, поворачивая с Арбата в Калошин переулок.