— Адашев я, Даниил. А это мой побратим Пономарь.
— Славно и серьёзно. Я же есть Парфён. Слушайтесь меня во всём, и поладим. А по-другому не быть.
Вскоре полк двинулся в путь. Впереди в сопровождении полусотни отважных воинов ехал воевода князь Микулинский. За ним — сотня Павла Лебедя, следом первая десятка во главе с Парфёном, и за его спиной — Даниил и Пономарь. «Как славно всё получается, первые стрелы — нам», — с усмешкой подумал Даниил.
Отдохнувшие кони шли хорошей рысью. Дорога к Сельцу пролегала лесом, и уже в полдень первая сотня была на его краю. Мальчишки первые увидели ратников, разбежались по избам. А вскоре на улицу Сельца вышли и взрослые. Пожилые женщины и деды смотрели на воинов спокойно, и Даниил понял, что они в этом году не были пуганы ордынцами. Полк прошёл Сельцо на рысях, не останавливаясь. До Почепа оставалось ещё шестьдесят семь вёрст, а день был на исходе. Как поступят воеводы, гадал Даниил, может, заночуют где, а утром двинутся дальше? Однако Даниил плохо знал князей Микулинского и Одоевского. В пути они встретились и обсудили, как им действовать дальше, когда дороги орды и русской рати пересекутся. Микулинский бывал в этих местах и ходил с полком-ертаулом до Трубчевска, что в сорока семи вёрстах от Почепа. И решили воеводы, что если опередят ордынцев, то встретят их перед селением Рамасуха, на речке того же названия, но с добавлением — Гнилая Рамасуха. Помнил князь Микулинский, что там лесная и болотистая местность, чего крымцы как огня боятся. Было также оговорено движение полков до Почепа: только ночью, днём же забиться в лес и отдыхать. Задумка эта была передана тысяцким, сотским, дошла до каждого ратника. И все согласно двигались вперёд, стремясь во что бы то ни стало опередить до Почепа ордынцев, которые на предстоящую ночь остановятся где-нибудь в чистом поле. И близ Рамасухи они могут заночевать в поле, страшась лесных шайтанов.
Даниил принял весть о ночном движении полков с радостью. Ведь оно сокращало расстояние между ним и гонимой ордынцами невестой. Он представлял Катю в образе полонянки до боли зримо. Мысли о том, что Катюша находится в стане ордынцев, настолько угнетала его, что он боялся за себя: как бы не сорваться в галоп и не умчаться от полка в поисках невесты. Ох как трудно было Даниилу сдерживать свои стенания, усмирять сердечную маету, зная, что где-то всего в десяти — двадцати вёрстах притороченной к конскому седлу увозят в далёкий Крым ту, которую он любил больше жизни! И опять это навязчивое гадание. Он словно видел, как в Кафе на невольничьем рынке продают несравненную Катюшу и купцы из Анкары или Александрии осматривают её, ощупывают, будто молодую кобылицу.