Артиллерийский налет еще продолжался, когда послышался треск автоматов.
— Снова атакуют! — передал по телефону Ставропольцев. — А сколько — не понять!
Особенность лесного боя в том, что воюешь с невидимым противником. Можно обнаружить солдата, пулемет, наконец, орудие, но никогда не увидишь всей цепи. А не видя противника, трудно ориентироваться в обстановке и еще трудней принять решение. Каждый куст, дерево таят опасность. Укрываясь, враг бьет по тебе, не дает поднять голову. И ты лежишь, тщетно пытаясь его обнаружить.
Шум боя не стихал. Неясность обстановки тревожила комбата все сильней.
— Я пошел туда, — наконец сказал он начальнику штаба батальона и махнул в сторону роты, откуда слышалась стрельба. — Остаетесь за меня. Замполит пусть находится в четвертой роте. Выясните обстановку и попытайтесь еще раз связаться со штабом полка.
Капитан размашисто зашагал по едва заметной тропке, ставшей уже знакомой за полтора суток. Он шел, смотрел по сторонам, тревожные мысли не покидали его. Выйти к станции и перехватить дорогу батальон не сумел. Отойти с захваченного рубежа не имел права. Связаться по радио со штабом полка и выяснить обстановку не удавалось: в рации кончилось питание, а запасные аккумуляторы пробило осколками.
Рота Ставропольцева только что перенесла артиллерийский налет. Между стволами плавал сизый, резко пахнущий дым. Валялись сбитые с деревьев ветки. На елях и соснах белели осколочные отметины. Ставропольцев только начал докладывать комбату, как из чащи дробью рассыпалась автоматная очередь. Пули защелкали над головами, и оба разом упали.
— Что у вас происходит?
— Все то же. Только с утра финн стал злей. Сейчас опять пойдет в атаку. С десяток пулеметов насчитали.
— Может, с автоматом спутали?
— Нет, у «суоми» строчка другая.
— Раненых много?
— Семнадцать.
— И тяжелораненые есть? Да-а. Всех, кто может стрелять, разместить в траншее.
— Так и сделано, товарищ капитан. Все в траншее: и легкие, и тяжелые. Медикаменты кончились. Белье с себя снимаем и рвем. Боеприпасы на исходе. Приказал вести огонь лишь в крайнем случае.
Перебежками офицеры достигли траншеи. Спрыгнув, капитан едва не свалился на раненого, лежащего на плащ-палатке. У того были перебинтованы грудь и нога. Глаза впали, нос заострился, в лице ни кровинки. Боец с трудом поднял веки. Увидел капитана, узнал, дрогнули в улыбке уголки губ.
— Что, гвардеец, царапнуло?
— Да-а, — едва прошептал тот.
— Ему нельзя, товарищ капитан, разговаривать, — пояснил санинструктор.
— Не буду, не буду. — Комбат положил на плечо солдата руку. — Только имей в виду, что за раненых ты в ответе. С тебя спрошу. Давно его ранило?