Карета уже подъезжала к Садовой улице, когда из неё показался катафалк с гробом и многочисленная толпа. Люди шли и у катафалка, и за ним, и справа, и слева. Их было много, и в большинстве военные, значительная часть их в парадной форме. Сверкали эполеты, ордена, медали.
Императорский кортеж остановился посреди Невского, пропуская неожиданную процессию, преградившую путь.
Мимо с опечаленными лицами двигались люди. Не было слышно голосов. Цокали по камням мостовой копыта лошадей, вёзших катафалк с гробом, мерно отбивали шаг следовавшие в строю солдаты с ружьями на плечах, над широким проспектом плыл приглушённый скорбью гул людского потока.
Завидев процессию, прохожие на проспекте образовали у тротуара живую цепь, горожане тянулись, чтобы рассмотреть лежавшего в гробу, испуганно спрашивали, кого хоронят.
Прискакал от катафалка полковник.
— Ну что? Кого везут? — выглянул из оконца кареты Кутайсов.
Приняв стойку в седле и взяв под козырёк, полковник медленно, громко и с нескрываемой печалью в голосе произнёс:
— Хоронят великого полководца, российского генералиссимуса Суворова Александра Васильевича. Следуют в Невскую лавру.
— Как? Суворов умер?! — хрипло воскликнул Павел, отодвигаясь в угол кареты.
Терпеливо выждав, когда проспект освободится, он приказал возвращаться во дворец. Всю дорогу что-то неслышно шептал, не проронив ни слова. Затаился и Кутайсов, не смея потревожить государя.