– Так вы… – Михаил побледнел.
– Из будущего! – кивнул Виктор, сияя.
Наконец-то! Наконец-то кончается его затянувшееся приключение! Слишком грязно оказалось на войне, слишком страшно. Когда рядом с ним хлопнулась эта дурацкая бомба, Вика заледенел.
Говорят, в такие моменты вся жизнь проносится перед тобой, но только не перед ним. Он вообще ни о чем не думал, пустота была в голове и звон. И холод взаправду могильный.
Даже будто бы запахом сырой земли повеяло. Ну, это-то понятно – чугунная тушка авиабомбы здорово почву взрыхлила. Но ему тогда иные ассоциации приходили – гробные.
– Как дед? – вымученно улыбнулся Краюхин.
– А ты как думаешь? – сердито спросил Марлен. – Переживает старый, все себя винит, родителям твоим не звонит даже. Помрет если, это будет на твоей совести!
Михаил сморщился.
– Да понимаю я все! – сказал он страдальческим голосом. – Просто тут так закрутилось все, запуталось…
– Подожди… А ты когда сюда вышел? Двадцать седьмого июля?
– Да какое там… Пятого августа!
– Пятого?! – поразился Исаев. – Подожди… Как – пятого? Мы же вон с Витькой четвертого здесь оказались! А вышли через две недели позже твоего!
– Ну, не знаю… – развел руками Михаил.
– Время! – со вкусом произнес Тимофеев, жмурясь. – Вот тебе и весь сказ…
– Да уж… – с долей растерянности протянул Марлен. – Так чего ж ты сразу обратно не ушел? Раз деда не застал?
– А-а… – скривился Краюхин. – Сначала из-за Игоря. Я ж не один сюда попал, а с другом. Игорь Судат его зовут. Звали… В первый же день Игорька – наповал. Вот как тут быть? Он же друг! И погиб. Как я, думаю, матери его в глаза посмотрю? Скажу ей что? Ну, не правду же! А как тогда? Вернуться, чтобы тут же уехать подальше и никого долго не видеть? Так полиция найдет и ласково так спросит: «А где друг твой?» И что мне, как Каину – «Я не сторож другу своему»? Паршивые были дни, ох, паршивые… Я и подумал, когда Игоря схоронил: а чего уезжать? Я и так уехал, дальше некуда! Не то чтобы я боялся, просто стыдно было. Да и кого мне бояться? Полиции? А что она мне сделает? Я-то ни при чем, и доказать обратное невозможно. Нет, тут самое поганое было в том вранье, к которому мне все равно пришлось бы прибегать. Скажу: не знаю, мол, где Игорь. Пошел он домой, и больше я его не видел. Звонил – не отвечает. Все! Записали мои показания, я расписался и пошел. Но мне-то известно, где Игорь! А родители его даже на могилку не сходят… Вот же ж, бли-ин! До сих пор тошно!
– Да уж… Ты поэтому и не вернулся?
– Ну, да… Поначалу-то. А потом догнал наших. Мы отступали не целыми батальонами, а отдельными группками, по десять-двадцать человек. Да что говорить – наши до сих пор еще возвращаются! И тут, понимаешь… Не знаю даже, что сказать! Понимаешь, мы шли вместе, вместе отстреливались, делили хлеб и патроны. Ромка с Урала… Мы с ним как-то сразу подружились. Он погиб, случайно прикрыв меня – сделал шаг вперед, оступился, качнулся, а тут пуля… Если бы Ромка не опередил меня, продолжал бы идти рядом, я бы там лег. А так пришлось мне копать вторую могилу. И теперь… Господи, да что тут понимать? Я не могу их бросить, не могу вот так вот взять и уйти! Они – мои однополчане, и уйти – это значит дезертировать. Мне не страшно будет идти назад, и линию фронта я одолею легко – лес укроет, а в лесу я как дома. Доберусь до туннеля, перейду в свое время… Вот только я не знаю уже, где оно – мое время, там или тут. Понимаешь?