— И чтоб все то — и молитвы, и поклоны — до скончания века было, — тихо прибавил Степан. — По всей Москве шепот идет — царь-де в сына посох метнул, гневом опалившись. Сына и не стало. Да ты что — впрямь ничего про то не слышал? Ну и глухомань у вас!
— Не, не слышал, — в странной задумчивости покачал головой Иона. — А еще что?
— А еще то, что царь Иван государство свое разорил. — Это тебе ведомо?
— Про то ведомо. Про то мы слыхом слыхали. А как все ж разорил-то?
— Очень просто. Все на войну истратил. Ась? Лет двадцать, почитай, иль больше Ливонию воевал, да не завоевал царь Иван. Земля и запустела. В деревнях — шаром покати. Народушко разбегается.
— Как вы? — Иона усмехнулся.
— А что? Мы — как все, — опять вмешался Томила. — Да и ты тоже. Разве нет?
— Я тоже — что бог даст. А что царь Иван Ливонию не завоевал — на том его вины нет.
— Как это — нет? — сказал Ворон. — Царь он или не царь?
— Он-то, конечно, царь, — задергал козлиной бородкой Иона, — да удачи ему не было.
— Почему?
— Воеводы не те.
— А где ж те? — ощерился Ворон.
— Какие — те?
— Те, что ему Казань, да Астрахань завоевали, под высокую его руку подвели? Ну?
— А бог весть.
— Не можешь сказать? А чего разговор затевал? Чего? — не отставал Ворон. — Теперь говори!
— Да обожди ты, черт!
— Не можешь? — повторял Ворон. — Так я тебе скажу: псам, кромешникам отданы.
— Каким кромешникам?
— Что кромешникам, что опричникам — все едино — на съеденье отданы.
— Опять все про то же, — вздохнула Серафима. — Неужто не надоело? Как соберутся, знай одно — про царя Ивана. Пейте вот лучше, — она подала каждому в деревянных чашках горячий сбитень.
— Нет, отчего ж, поговорить всегда хорошо, — Иона оглядел сидящих. — Так и познакомимся. Про опричников царских я знаю, а что кромешниками их кличут — не знал. И давно?
— Давно! — Ворон махнул рукой. — Псы ненасытные. Из ада кромешного вышли и в ад же кромешный уйдут.
— Уж больно грозен царь Иван, — хмуро прогудел Томила.
— Царство без грозы, что конь без узды, — подмигнул Иона, засмеялся тихо.
Ворон хотел было взвиться, да вгляделся в Иону и осел. Улыбнулся невесело:
— Ты чего нас задираешь? Чего?
— Что боле человек голеет, то боле мудренеет.
— То-то и у тебя мудрость сквозь дырья просвечивает.
— Теперь дырьев, спаси Христос, уж нет. А были.
— А на Руси тех дырьев что дольше, то все больше, — сказал вдруг все время молчавший Степан. — Теперь мужику вовсе податься некуда. Выход ему заказан!
Иона вопросительно взглянул на Ворона. Тот кивнул:
— Запретил царь Иван выходить крестьянским мужикам от одного помещика к другому, искать лучшей доли.