— Сюда! — помог ему влезть в кузов. — Садись! Тут, смотри, — брезент. Это нам пригодится, как через озеро поедем! Тогда — гляди!
Все их отделение разместилось в одном грузовике. Машины выехали за ворота и помчались, Ехали быстро. Витька вместе со всеми лежал на дне кузова, на брезенте и смотрел вверх. Было их девять человек среднего комсостава — в шапках-ушанках, в шинелях, в кирзовых сапогах. У всех, кажется, сверх диагоналевых, — еще и ватные штаны, а под шинелями — и ватники поддеты. Но полушубков, валенок — ни у кого. Лежали, тесно прижимаясь друг к другу, надвинув шапки на самые брови, подняв воротники шинелей, всунув руки в рукава. Было холодно. От быстрой езды играл, крутился в кузове резкий ветер, забирался под одежду, выдувал тепло.
Витька глядел в небо. По сторонам все тянулись дома. Один раз пронесся мимо по левую руку высокий, разбитый бомбой, выгоревший закоптелый дом. Потом строения пошли пониже, уж и не стало их видно — одни крыши да трубы мелькали. Потом и вовсе пропали. Проносились одни деревья, увешанные инеем. Потом поехали медленнее, иногда и останавливались, и слышно было, как впереди и сзади — все ехали тоже, урчали, лязгали машины. Потом стали надолго. Жуть, как не хотелось отрываться от брезента, выглядывать. Но Витька наконец все же собрался с духом, приподнялся. Глянул — увидел занесенную снегом, узкую, лесную уже дорогу. И впереди, и сзади стояли вплотную машины — грузовики, трехтонки, полуторки, бензовозы, санитарные фургоны. Моторов никто из шоферов не глушил, работали на малых оборотах, останови на таком морозе — потом не заведешь. По обеим сторонам дороги, засыпанные снегом, валялись остовы разбитых, сожженных машин.
Тронулись, наконец, опять. И так ехали и ехали, и в сумерках лиловых уже добрались, наконец, до нового места. Иным каким-то духом, почувствовал Витька, повеяло тут. С любопытством смотрел он на аккуратные проезды, устроенные посреди невысоких елочек. Снег разметен. Проволока натянута. За проволокой — штабеля выложенных на помостах, брезентами укрытых мешков. Мука — догадался Витька. У штабелей — часовые, в полушубках, в валенках, с винтовками. На винтовках — штыки торчат примкнутые.
Машина все проезжала и проезжала разметенные проходы и повороты, и везде было все то же: проволока, ровные штабеля, часовые. Витька, уцепившись за борт, все смотрел. Скрипнул зубами — понял.
Штык, проволока, мука — только так можно справиться. С тем, что за плечами. С хаосом, с лавиной голода. А те, что засели вокруг, зубы скалят, ждут, — они не этого же ведь ждали. Они ждали, думали — здесь осе друг, друга перегрызут, переедят, перетопчут. Нет, не будет нам этого. Будет — штык, сталь. Будет пища, чтоб спасти. Сохранить. Лик человеческий сохранить, род. Витька вспомнил страшные сани с изломанными, скрюченными, будто мерзлые коряги, людскими мертвыми телами, — увлекаемые почернелыми, отощавшими, полумертвыми от голода лошадьми… Всхлипнул, закусил губу. А это, что везли с востока, умываясь кровью и ледяной водой — святые эти мешки, что отрывала от себя страна, — это только так и хранить — ради спасения — железом и штыком.