— Позвони Зиньке Федоровне — пусть возрадуется.
— А я хочу с тобой возрадоваться…
— Как же ты будешь это делать? Прочтешь стихотворение: «И моей нелегкою судьбою на Подолию, Галич и на степь карим оком, черной бровью ты в сердце меня понесешь»? Это или какое-нибудь другое?
— Ну… может, прокатимся?
— Средь бела дня? На чем же?
— Ну… Ты же знаешь…
— Слушай, Гриша, я занята, а ты со своими недомолвками! Подумай, а потом и звони!
Гриша вздохнул и задумался. В самом деле: на чем? Он катался на коне, на корове, на кабане, на баране, на телеге, на санях, на лодке, на петухе, на коньках, на лыжах, на ледянке, на корыте, на вертушке, на пароходе, на барже, на карусели, на приводе, на ветряке, на машине, на самолете, на велосипеде, на комбайне, на мотоцикле и еще на множестве устройств, которых вспомнить не мог. А не катался на подводной лодке, на воздушном шаре, на ковре-самолете, на ракете, на том снаряде, на котором летал барон Мюнхгаузен, на метле — излюбленном транспортном средстве украинских ведьм, на верблюде, на слоне, на осле, на буйволе, на носороге, на бегемоте, на крокодиле, на дельфине, на ките, на анаконде и на машине товарища Жмака.
Ага, не катался в царских каретах и на колесницах для героев. Но разве автомобиль (даже «Жигули») не комфортабельнее всех царских карет, а в мотоцикле разве не больше геройства, чем во всех колесницах древности? С той лишь разницей, что в мотоциклах колеса расположены вдоль, а у колесниц поперек.
Скажут, мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший период сельскохозяйственного сезона. И, говоря так, будут правы, что и подтвердило неожиданное появление перед Гришей нового школьного преподавателя физкультуры Пшоня.
Пшонь был в угрожающем состоянии. Он распространял вокруг себя ураганы и землетрясения, его костистая фигура гремела, из ошалевших глаз вылетали молнии, острия усов вытянулись в безбрежность, будто испепеляющие пучки лазеров. Поэты сказали бы: «Пшонь был порывист».
— Вы что здесь безобразничаете? — загремел он еще с порога, выставляя свой блокнотище, длинный, как собачий язык.
Гриша, оторванный от идеи катания, с молчаливым неудовольствием посмотрел на незваного посетителя.
— Я вас не понимаю, — сказал он сдержанно.
— Жмак был? — крикнул Пшонь.
— Жмак? Какой Жмак?
— Тот, что из области.
— Вы его знаете?
— И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали?
— Странный вопрос. — Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым. — В конце концов, какое вы имеете право?
— Какое имею? А вот такое! Я на все имею право! Почему не завезли ко мне Жмака?