— А я говорил этому вашему профессору, ныне покойному, — кричал Кент, размахивая сигарой, — я ему говорил, что не надо брать этот пеханый Шеппард‑Хауз! При свидетелях говорил! Я предлагал ему другие особняки — ничуть не хуже, а некоторые и гораздо лучше этого. Я его просил повременить! И мне плевать, что я в этом случае лишался хорошей сделки и жирных комиссионных, — плевать, говорю я вам. Я не бедный! Вот послушайте: по закону, когда продаешь дом — хоть виллу, хоть курятник захудалый, — ты обязан сообщить о смерти, которая в нем была. Кажется, в течение пяти лет до дня продажи. Ну хорошо… Слушай, парень, я продал в этом штате десятки домов — всяких разных. Но никогда, слышишь, никогда не продавал дом, где в стене был замурован скелет, да еще и в потайной комнате. Ты ведь уже встречался с Уорреном, наслушался его баек? Так вот, мне плевать, что этой истории со скелетом сто лет в обед. Я знаю, что в этом мире ничего просто так не бывает. И ты должен знать это тоже, если работаешь там, где ты работаешь. Поэтому наши законы о продаже домов такие строгие. В них все предусматривается: если в земле под твоим участком вдруг найдут нефть или золото, что делать тогда, и как тебе поступать, если рядом пролегают общественные коммуникации, и как себя правильно вести и что декларировать, если в доме кто‑то умер. А если совершено самоубийство — начинается сплошное светопреставление. Ты об этом не знаешь, конечно… А надо вызывать целую бригаду для уборки и очистки дома и подготовки его к продаже. И это в зависимости от размера дома обходится во многие десятки тысяч. А если в доме совершено убийство, тут сложностей еще больше.
Ты помнишь, парень, дело Симпсона? Помнишь, конечно. Так вот, тот дом, где все, что произошло, произошло, умные люди обходили за версту, когда его поставили на продажу. И скажу тебе, правильно делали, что обходили! Посмотри на меня: разве я похож на исправного прихожанина, который ходит к воскресным проповедям с женой и детьми, а раз в три месяца исповедуется? Ни хрена не похож, это ты прав! — продолжал Кент, хотя Лайон не кивнул, не улыбнулся, вообще никак не реагировал на его слова — но Кенту, похоже, и не нужна была реакция собеседника. Он, Кент Слимсон, был самодостаточен и знал это давно и хорошо.
— Они не понимают, эти умники, — продолжал Кент, — ни хрена не понимают, что существует… — тут он неожиданно остановился, подыскивая слово, — существует память стен, понимаешь ты меня или нет? Как каждый из нас волочит на себе груз всего плохого, что сделал за жизнь, и всего хорошего — тоже, так и дома и их стены — все помнят. Ты вот замечал, — Кент нацелил на агента палец, — замечал, что иногда приходишь в дом, он и нарядный, и марафет наведен, и материалы дорогие пошли на ремонт — «бронза и мрамор», я это так называю. Так вот, приходишь ты в такой дом, а у тебя внутри неспокойно, нехорошо у тебя внутри, не хочется там находиться… И правильно! Ты себе верь — пусть ты никогда не узнаешь, отчего у тебя это чувство и что в этом доме произошло на самом‑то деле… Если тебе дискомфортно — ни в коем случае не покупай этот дом… Но и по‑другому бывает: внешне домик так себе, ничего особенного, а у него энергетика хорошая. Я правильно выражаюсь? Это, собственно, не я, это моя экс‑жена придумала, а я вот, оказывается, запомнил. И вот тебе выложил. Потому что ты, по всему видно, парень не промах, и неглупый, и собеседник неплохой.