Наконец, решившись, я осторожно пошла по стиснутому ящичными стенами проходу на голоса. Шла я недолго. Штабель впереди кончился, я на цыпочках подкралась к выходу из прохода и осторожно выглянула из-за крайнего ящика.
И что же я обнаружила?
А вот что. У дальней беленой стены подвала (метрах так в пятнадцати от меня) я увидела восьмерых мужчин в вечерних костюмах. И среди них – моего красавца Антонио. Его я заметила первым. Он стоял ко мне в профиль и тихо что-то говорил на ухо коренастому усатому дядьке лет пятидесяти. Дядька переминался с ноги на ногу и вертел круглой кошачьей башкой на короткой толстой шее. А еще дядька со злобным видом Карабаса-Барабаса попыхивал толстой сигарой и время от времени кивал Антонио в знак согласия. Было в нем что-то ненашенское, явно не русское. Может быть, чересчур набриолиненная шевелюра, может быть еще что-то, чего я сразу не уловила. За дядькой расположились еще двое красномордых папиков такого же иностранного вида. Они были похожи на персонажей американского фильма из жизни Чикаго тридцатых годов: было в них нечто бутлегерское и очень опасное. Чуть сбоку от Антонио, в тени, стоял и спокойно курил сигарету светловолосый мужчина примерно одного с Антонио возраста. Лицо его было плохо освещено, но оно показалось мне странно знакомым. Этого, конечно, не могло быть – откуда мой знакомый в этом подвале?!
А лицом к Антонио и дядькам стояли двое неслабых плечистых мужиков. Не надо было обладать большим умом, чтобы понять: они здесь что-то вроде телохранителей. Ну, и, по совместительству, палачей. Быки, одним словом. Вот у них-то были стопроцентно русские ряшки. Быки были без пиджаков, в белых рубашках с закатанными рукавами. Оба короткостриженые и отличались друг от друга только тем, что один был огненно-рыжий, а у второго на лбу была какая-то круглая шишка, – как у этого недоделанного Ван Дамма. Я их так про себя и окрестила: Рыжий и Шишка. У обоих под мышкой в кобурах висело по пистолету. Быки угрожающе замерли возле последнего участника этого явно секретного подвального совещания.
Он был небольшого роста, худощавый. Я его сразу для себя мысленно обозвала Карбышевым. Дело не только в том, что он был с головы до ног мокрый, как наш героический генерал. Ведро воды, из которого его, видать, поливали, стояло рядом с Карбышевым. Дело было совсем-совсем в другом: он не стоял рядом с мордоворотами, куда там: он был подвешен за руки у стены к потолочной балке. И висел, еле-еле касаясь грязного пола носками черных ботинок. С ботинок текло на пол. Вечерний костюм Карбышева находился в некотором беспорядке: смокинг был разодран, рубашка висела клочьями. Лицо Карбышева, вернее то, что от него сохранилось, было в кровище и синяках. Судя по остаткам лица, с ним уже давненько так беседовали.