– Я знала, что будет мальчик, – сказала она.
И вдруг Моска разозлился. Он злился, что она такая бледная, что она так исхудала, что у нее выпали зубы, что у нее больше нет ее элегантных платьев, что она лишилась всего, что имела, и не получила взамен ничего. И он знал, что его сюда привела не ее нужда, а его собственная.
– Как же все глупо! – сказал он. – Как чертовски все глупо!
Моска опустился на кровать, Гелла села рядом.
Смущенные, они какое-то время сидели молча, уставившись на пустой стол и единственный стул, а потом медленно подались друг к другу, и словно древние язычники, отправляющие какой-то священный ритуал, должный скрепить их союз с неведомым и страшным божеством, и не зная еще, принесет им этот ритуал беду или удачу, они легли на кровать, и их тела слились. Они испытали сладостное наслаждение: он со страстью, пробужденной выпитым и чувством вины и раскаяния, а она – с любовью и нежностью, в полной уверенности, что их благая встреча принесет им обоим счастье. Она приняла боль, пронзившую ее все еще не исцеленное тело, жестокость его страсти и его недоверие к самому себе, ко всему на свете, зная ту истину, что, в конце концов, из всех людей, кого он когда-либо знал, ему нужнее всего она и ее вера, ее тело, ее доверие, ее любовь к нему.
Время в это второе мирное лето мчалось быстро. Работа на военно-воздушной базе была простая и легкая, и казалось, Моска находится здесь только для того, чтобы составить компанию Эдди Кэссину, слушать его россказни и прикрывать его, когда он напивался и не появлялся на службе.
Да и Эдди Кэссину делать особенно было нечего.
Каждое утро на минутку заглядывал лейтенант Форте, подписывал бумаги и уходил в управление транспортных операций – посмотреть, как проходят полеты, и потолковать со своими коллегами-пилотами. После работы Моска ужинал с Вольфом и Эдди, иногда к ним присоединялся Гордон – в «Ратскелларе», клубе для американских офицеров и гражданских служащих.
Вечера он проводил с Геллой у себя в комнате.
Они читали, слушали радио, настроенное на какую-нибудь немецкую станцию. С наступлением теплых летних сумерек они ложились в постель.
Музыка из радиоприемника не смолкала в их комнате до поздней ночи.
На четвертом было тихо, но этажом ниже каждый вечер устраивались шумные гулянки. В летние ночи на Метцерштрассе из разных окон гремели радиоприемники, и джипы, в которых сидели американские военнослужащие в защитной форме с симпатичными голоногими немочками, притормаживали у их дома, оглашая всю округу визгом тормозов и девушек. Смех и звон стаканов доносились до слуха случайных прохожих, которые удивленно оглядывали здание общежития и торопливо спешили прочь. А уж совсем под утро можно было услышать пьяную брань Эдди, выяснявшего под окнами отношения с очередной своей подружкой. Иногда гулянки быстро закруглялись, и летний ночной ветерок, который разносил пыльный смрад руин, ерошил листву и шумел в ветках деревьев, окаймлявших улицу.