Старуха снова потянула её к себе.
— Те, кто его разбудил, узнали только половину заклинания... и не могут им управлять... Священник слишком слаб... но ты... в тебе живёт дух ведуньи... Тебя не испугать, ты сильная женщина. Ты... Помни об этом.
Настоятельница Марта возмущённо отдёрнула руку.
— Во мне дух Христа, как и во всех здесь. И поверь, нас не испугать никакими кознями Сатаны.
Старуха тяжело закашлялась, потом, задохнувшись, откинулась на спину и прикрыла глаза.
— Моя Гудрун... — с трудом выговорила она, — заклинаю... присмотри за ней... не дай им причинить ей боль.
Девочка неподвижно стояла рядом, у кровати. Если она и понимала, о чём речь, то не показывала вида.
— Не дай запереть её в клетке... всё дикое умирает в неволе... Позаботься о ней, и моё благословение будет с тобой. А если бросишь — я прокляну тебя...
Настоятельница Марта опустилась на колени у кровати и попыталась снова, более мягко:
— Гвенит, ради твоей бессмертной души, хочешь примириться с Господом?
— Чего нам мириться? Ни я не говорила с Богом, ни он со мной, и причины для ссор у нас не было.
— Гвенит, мы все рождены в грехе. Мы все оскорбляли Бога. Но тебе ещё не поздно спастись от адского пламени.
Старуха снова открыла глаза, как будто собиралась ответить, но взгляд остановился на Османне, стоявшей позади. Она поманила девочку согнутым, как птичий коготь, пальцем. Османна не шевельнулась.
— Как твоё имя, дитя?
— Ос... Османна, — прошептала девочка.
Гвенит раздражённо махнула рукой.
— Не это имя, дитя. У тебя есть другое.
Настоятельница Марта вцепилась в тощую руку и встряхнула так, будто пыталась вытряхнуть мысли из старухиной головы.
— Гвенит, твоя душа в смертельной опасности. Если умрёшь непрощённой — гореть тебе в муках до самого Страшного суда. Ты должна...
— Скажи мне своё имя, девочка, — выдохнула старуха.
— Я избавилась от старого имени, — краснея проговорила Османна.
— Ты не избавилась ни от чего... верни своё имя... Тебе не будет покоя... пока ты не найдёшь своё имя.
— Она бредит, — проворчала Настоятельница Марта. Она низко склонилась над старухой. — Слушай, Гвенит, ты умираешь. Тебе нужно думать о Боге. — Настоятельница Марта говорила медленно и громко, как с глухой.
— А разве Он когда-нибудь думал обо мне, госпожа?
Глаза старой Гвенит закрылись. Она слабо вздохнула и затихла. Слышалось только потрескивание дров в очаге. Целительница Марта подняла прозрачные голубоватые веки старухи, коснулась глаз, поднесла к ее губам перо. Мне показалось, что прошла целая вечность, но перо не пошевелилось.
Гудрун переводила взгляд с одной из нас на другую, потом на свою бабку. Она медленно вытянула сжатую ладонь, осторожно, одним пальцем, тронула лицо старухи и отдёрнула руку, словно обожглась. Девочка отшатнулась, широко, как воющая собака, открыла рот, но не издала ни звука. Она застыла на месте, и упала на пол, прежде чем кто-либо из нас успел ее подхватить. Гудрун тряслась и задыхалась, изо рта у неё пошла пена. Мы беспомощно смотрели, не в силах ничем ей помочь.