Даже семь других Март, которых, как и меня, избрали, чтобы управлять бегинажем — зрелые и разумные женщины — выглядели необычно беспокойными. Кухарка Марта, Пастушка Марта, даже наша невозмутимая Привратница Марта — все поднимали головы, оглядываясь на закрытые ставнями окна, как будто тоже ощущали снаружи что-то недоброе.
Я стояла перед коленопреклонёнными бегинками на ступенях нашего святилища, воздев к небу руки.
— Gloria Patri, et Filio, et Spiritu Sancto. Ame...
Послышался жалобный протяжный вой, кто-то царапался в дверь. Некоторые испуганно ахнули, все головы повернулись на этот звук. Пастушка Марта поднялась, торопливо перекрестилась, пробормотав извинения, и направилась к двери. Как только она отворила дверь, в часовню ворвался Леон, её большой и лохматый чёрный пёс. Он увернулся от протянутой руки Пастушки Марты и прямиком помчался в самый дальний угол. Даже это огромное животное было обеспокоено.
Я не слепая, с самых сумерек я видела горящие на вершинах холмов костры Майского дня, парные костры, яркие, как рубины в темноте. А ещё слышала визг и пьяный смех селян, разбредавшихся по домам после целого дня бесчинств, но эти отвратительные звуки не проникали через стены часовни. Они не должны мешать нашим песнопениям, но женщины тревожились, и хотя я повышала голос и он эхом отражался от каменных стен часовни, мне не удавалось овладеть их вниманием.
— Sed libera nos a malo. Пусть наш благословенный Господь и вправду избавит нас от лукавого в эту ночь.
Я обернулась, ища поддержки у старого друга. Целительница Марта склонилась в тени алтаря, прислонившись спиной к стене и пряча лицо под капюшоном. Она всегда так молилась, когда у неё болела спина. Много лет назад Целительница Марта упала на скользкие булыжники и с тех пор хромала. Боль терзала её день и ночь. Некоторые дни бывали хуже остальных, и тогда она сидела с бледным, как мел, лицом, плотно сжимая губы, будто боялась, что с них сорвётся крик. В иные дни чужой человек ничего бы и не заметил, но когда она думала, что никто не видит — держалась за поясницу, выдавая скрытую боль. При всех знаниях о травах и мазях она не могла исцелить себя. Я каждый день молилась за её здоровье, но ничего ей не говорила. Я знала, что она прикажет мне не тратить лишних слов.
— Как я могу понять чужую боль, если не почувствую её сама? — говорила она мне. — Думаешь, Кухарка Марта смогла бы готовить для нас такие прекрасные блюда, если бы не была постоянно голодна?
— Pax Domini sit semper vobiscum. Да снизойдет на вас благодать Господа.