По всей видимости, достаточно циничной, чтобы внушить доверчивой Эстер ди Лауренти версию истории, которая больше нравилась ей самой. Эстер с сочувствием относилась к переделке с абортом, в которую влипла Юлия, как может относиться лишь верный друг, чувствующий, что ему доверили нечто ценное. Юлия солгала Эстер, хотя нашла у нее редкостное сострадание, и Йеппе ощутил острую печаль при мысли об одинокой девушке, которой не на кого было положиться, кроме как на человека, который в итоге ее убил.
– Кстати, я готов сознаться.
– Да ну? – Йеппе резко поднял голову и посмотрел на молодого человека.
– Я послал фарерцу письмо и рассказал ему о ребенке.
Значит, анонимное письмо – дело рук Даниэля.
– Но ведь он не был отцом ребенка, вы сами сказали!
– Ну он же этого не знал.
– Зачем вы это сделали?
– Как бы странно это ни прозвучало, чтобы помочь Юлии. Она была в отчаянии от того, что не знает своего ребенка, но не решалась ничего предпринимать. Не знала, с чего начать. Я подумал, что он бы помог ей, если бы считал себя отцом. Видимо, я ошибся.
Жест поддержки, очевидно. Проявление доброй воли в отношении любимой подруги. Дальнейшее развитие этой, казалось бы, невинной лжи в конце концов, несомненно, стоило Йальти Патурссону жизни.
– И все-таки я не понимаю. Почему вообще возникла необходимость в отвлекающем маневре? Кто ее обрюхатил?
– Это было так давно. Юлия заставила меня поклясться, что я никогда никому не скажу, и до сих пор я держал слово…
– Неужели отец? – Йеппе вдруг понял, что мертвой хваткой вцепился в свою шариковую ручку, и поспешил положить ее на стол.
Даниэль ошеломленно посмотрел на него:
– Э! Нет, не думаю, что отыщется настолько ненормальный чувак!
Йеппе поблагодарил про себя высшие силы.
– Вообще-то все и без того было довольно отвратительно. Юлия периодически спала с одним из друзей своего отца. Или члена того же братства, что и он, не знаю, какие у них там были отношения. Во всяком случае, он пару раз в год наведывался в Сёрвад, охотился и наслаждался изысканными обедами в обществе ее папаши. Трахался с его дочкой-подростком и отваливал обратно в Копенгаген. Великий человек, так, во всяком случае, считал отец Юлии. Послушайте, возможно, это всего лишь одна из ее выдумок. Понятия не имею. Может, она все это нафантазировала.
Взгляд Йеппе упал на футляр гитары. Сатори. Кажется, это означает что-то типа прояснения сознания.
– А это не какой-нибудь художник, этот папашин приятель, вы не в курсе?
Даниэль, кажется, проникся некоторым уважением к собеседнику.
– Да-да, именно художник. У отца Юлии весь дом увешан его картинами. Старикашка этот. Кинго! Я же говорю, отвратительно!