— Мы сами хотим убедиться в этом, — ответил монах. — Терпеть вражью силу недопустимо.
— Ну, если святые отцы захотят следовать за мной, пойдемте поохотимся на призраков, — сказал гасконец.
Потом он взял лампу и зашагал впереди хромого вождя, ставшего белее свежевыстиранного белья. Шестеро монахов спустились по просторной лестнице, очень напоминавшей дворцовую, и вскоре оказались в погребе, где быстро забормотали молитвы, то и дело осеняя себя крестным знамением.
Гасконец тоже забормотал что-то нечленораздельное и время от времени хватался за хромого — будто бы в приступе необоримого страха.
Когда с молитвами было покончено, самый старый из братьев начал благословлять бочки и стены, дабы прогнать в ад призраков и дьяволят. Подойдя к большой бочке, в которую был запрятан несчастный Пфиффер, он нерешительно остановился.
— А что это за звук слышится там, внутри бочки? — спросил он, поворачиваясь к гасконцу.
— Так бурлит молодое вино, святой отец, — невозмутимо ответил дон Баррехо.
— Вы в этом уверены?
— Господи, мой Боже!.. Я же сам заливал его в бочку три дня назад.
— Как-то странно оно булькает.
— Погреб, хоть и глубок, но не слишком прохладен.
— Где появлялись призраки?
— Как раз на этом месте.
— И сколько их было?
— Двое, святой отец.
— А что это за проход, ведущий в оссуарий?
— Какой проход?
— Офицер сказал нам, что здесь есть целая подземная галерея.
— Да, когда-то такая галерея была, но потом случилось землетрясение, и свод обрушился.
Седобородые монахи обошли вокруг погреба, не переставая благословлять его, а дон Баррехо принялся отыскивать в своем хозяйстве бочонок, от которого пришла бы в восторг даже святая братия.
— Отцы мои, — сказал он, когда монахи уже подошли к лестнице в полной уверенности, что прогнали в ад всех злых духов, — я не могу пожертвовать вам масло для ваших лампад, потому как чертовски беден. Примите же в награду за беспокойство этот бочонок старого аликанте.
— Спасибо, сын мой, ты очень добр. Этот бочонок послужит раненым, обращающимся в наш монастырь.
Дон Баррехо взвалил бочонок на плечи хромого монаха, после чего вся компания вернулась в таверну, а оттуда вышла на улицу.
— Еще десяток таких деньков, — сказал гасконец, когда монахи отошли подальше, а дверь таверны он закрыл на ночь, — и придется тебе, бедный мой дон Баррехо, закрывать кабачок, потому как вина у тебя больше не останется. Сколько убытка причинили мне сегодня Мендоса, Буттафуоко, Пфиффер, ночной дозор и, наконец, святые отцы. К черту всех этих призраков! Панчита!..
— Иди спать, Пепито, — донесся голос сверху.